Юность ТЮЗа
03 августа 2011
НА УЛИЦЕ КРАСРАБ
- Ну, а как вы отправились в Красноярск?
КАМА: Как-то Гена Опорков (он был тогда художественным руководителем Красноярского ТЮЗа), встретив меня возле Дворца искусств на Невском, вдруг говорит: "Слушай, не хочешь быть главным режиссёром?" А я безработный. "Где?" - спрашиваю, но без особого интереса. - "В Красноярске". - "А где это?" Гена подзабыл, что я из Литвы, и всё, что дальше Урала, представляю себе довольно смутно. "Иркутск где, знаешь?" - "Нет, не знаю". То есть я знаю слово "Иркутск", но с этим словом у меня - никаких ассоциаций. Тогда Генка объясняет иначе: "Значит, так: Иркутск - это куда политических ссылали, а Красноярск - куда уголовных". Это я понял. (Смеётся). И поехал.
- Последнее обстоятельство было решающим, что ли?
- Нет, конечно. Но я представил себе тайгу, снег по грудь, где-то в тайге стоит Дом культуры, куда на лыжах, в унтах и ушанках артисты и зрители добираются, чтобы посмотреть спектакль...
Потом я первый раз лечу в Красноярск. Лечу долго, в каком-то чудовищно вонючем самолёте, в шесть-семь утра подлетаем к городу. Я смотрю в иллюминатор (мне же интересно!) и вижу под самолётом огромное жёлтое жирное пятно. Ничего не понимаю. Спрашиваю у кого-то: "Что это?" А это химический завод в военном городке, который занимался секретными разработками какого-то, видимо, бактериологического или химического оружия. Плюс знаменитая Красноярская ГЭС перекрыла Енисей, поэтому Енисей, несмотря на тридцатиградусные морозы, не замерзает даже зимой. Вот почему над Красноярском распласталось это облако: химия и пар. Жёлтый гнилой смог над всем городом. А если ещё учесть, что Красноярск находится в низине, а рядом - Саяны, то в городе всё это скапливается, как в яме. Вот что такое был Красноярск. Конечно, это не веселило.
- А Красноярский ТЮЗ - что это было тогда?
- Это ж не театр был, а Дом культуры. Сталин любил строить Дома культуры, поэтому всё было капитально: пышный портик с колоннами, то да сё, словом, сталинский ампир, где всё выкрашено масляной краской. Ну, как все вокзальные и другие советские общественные места. При этом внутри - чудный зал, изящный амфитеатр, балкончик. Всё как в настоящем театре.
Потрясающе! Дом культуры находился на другой стороне реки, недалеко от улицы имени газеты "Красноярский рабочий".
- Она так и называлась?!
- Ну да, в просторечии - КрасРаб. Это был рабочий район. А из города туда был переброшен гигантский мост, один из самых больших в мире. Я любил с интересом смотреть, как сквозь жёлтый жирный туман, поднимающийся с Енисея, по этому мосту бредёт хмурая чёрно-серая гигантская молчаливая толпа, возвращающаяся со стадиона.
- В красноярской труппе было меньше народу, чем в ТЮЗе?
- Меньше, как всегда в провинции, но довольно много для театра. Человек тридцать одних только артистов. Я был в театре самый старый или почти самый старый. Мне было двадцать восемь или двадцать девять. Были два-три артиста моего возраста или постарше. Они, естественно, уже играли отцов, дядьёв и должны были играть всяких партийных руководителей, но не играли, потому что мы не ставили этих пьес. Средний возраст труппы был, наверное, двадцать пять. Все пришли после института.
- Замечательная компания, возраст предполагает единомыслие и художественную смелость. Как вы "работали с населением"? Каков был первый шаг?
- Никакого первого шага не было. Мы не работали с населением совсем. А если и работали, то неумело. Играли не каждый день. Полный зал бывал только на премьере. Правда, постепенно, постепенно мы завоевали популярность, к нам пошли, были даже свои поклонники у наших артистов. Была, например, группа старшеклассниц, которые ходили на каждый спектакль. Я потом встречал этих девочек, которые выросли на нашем ТЮЗе, в самых разных городах страны. И почему-то все стали красавицами...
ГЕТА (заглядывая в комнату): Какое это счастье, когда удаётся чего-то добиться там, где всё казалось безнадёжным. Постановочная часть в красноярском ТЮЗе, между прочим, была чудовищно неумелой, безграмотной, просто никакой. Однако столь оригинальная и сложная декорация, которую предложил Гинкасу художник-сценограф Эдик Кочергин для "Гамлета", была сделана, и на прекрасном уровне.
КАМА: Вы же знаете: все герои в моём "Гамлете" были молодыми, за исключением Гертруды и Полония. И главное - все они были друзьями и однокашниками Гамлета из Виттенбергского университета. Для меня очень важно было не то, что они молодые, а то, что друзья и однокашники, близкие люди, не враги, не чужие, а все из одного виттенбергского семени. Я исходил из того, что труппа театра состояла в основном из пацанов и девчонок, только что закончивших институт. Из того, что это были, главным образом, ленинградцы и москвичи, но брошенные в красноярский холод и бесприютность, почти непосильные для них испытания. Я и сам был одним из них. Вот и ставил "Гамлета" про поколение, которое брошено в жизнь. Про то, как оно переносит испытание этой жизнью. Постигает трагические её противоречия. Про то, как совершает свой выбор. "Рыпается" и приспосабливается, делает ошибки и расплачивается за них. Как поколение дробится, и как в результате жизнь калечит, ломает и уничтожает это поколение. Кончились 1960-е, шёл 1971 год...
"СУДЬБА БАРАБАНЩИКА" И АНДРЕЙ ПОЗДЕЕВ
- Сколько всего получилось у вас спектаклей в Красноярске за два года?
ГЕТА: Я сделала "Сотворившую чудо", "Плутни Скапена", "Волшебника Изумрудного города"... Кама - "451 градус по Фаренгейту", "Гамлета", "Кражу" Астафьева. И совместно мы сделали "Судьбу барабанщика". Семь!
Я начала репетировать. И тут во время репетиций я загремела в больницу с диким воспалением придатков. И тогда Гинкас начал репетировать сам. Утром репетировал, а вечером прибегал ко мне, нас пускали в ординаторскую, и мы вместе писали следующую сцену для завтрашней репетиции. Это было нечто! Это единственный случай в нашей жизни, когда мы подписаны на афише вдвоём.
А оформлял спектакль местный художник Андрей Поздеев. Невероятно сильный и своеобразный живописец. Потом я видела его персональную выставку в Москве. Мощную поздеевскую живопись мы использовали просто и прямо. На сцене стояло всего несколько стульев, а сверху при перемене мест действия спускались и повисали в воздухе огромные, на тему спектакля, мощнейшие поздеевские картины. До сих пор помню картину демонстрации. Кровавое месиво, из узких ворот вылезающее...
КАМА: В результате потом оказалось, что Поздеев - один из сильнейших современных художников второй половины ХХ века, его картины сейчас хранятся во многих музеях мира, в Третьяковке, в Русском музее. А в Москве его выставка состоялась уже посмертно...
ГЕТА: Можете себе представить, что было, когда начальство пришло в театр и увидело всё это? Я помню приёмку спектакля. "А где у вас пионерская организация?" - "Как где? На даче", - честно отвечаю я. "А это что за текст? Про Испанию, про бомбу какую-то..." - "Это Гайдар!" И тогда они сказали: "Значит, "Гамлета" вы можете читать по-своему, а Гайдара вам надо обязательно по Гайдару?!"
Финал у спектакля был замечательный. Это же был Красноярск и год 1972-й, что надо учесть. Когда мальчика взяли, на сцену опускалась картина: грандиозный луг цветов, и по этому лугу бежит голый мальчик, не младенец, а лет десяти-одиннадцати, абсолютно голый, просто бежит. То, что начальство вытерпело прежде с астафьевской "Кражей", которую мы сдавали шесть раз, - это ещё цветочки. "Судьбу барабанщика" они вынести уже не смогли. Что это?! Где советские люди? Одни шпионы и убийцы окружают ребёнка, и он единственный, всеми брошенный, встаёт на защиту Родины, и в него стреляют, а потом он голый бежит по лугу?!
Более того, весь спектакль и, конечно же, финал его шёл под знаменитый ныне вальс из американского фильма "Доктор Живаго"... "У вас там что? Позывные "Голоса Америки" звучат?" - спрашивали нас. "Нет, - честно отвечали мы. - Покажите, что конкретно вам не нравится, и мы уберём. Мы уберём, только объясните". Но они знали неточно. В общем, что говорить, "Судьбу барабанщика" они уже вынести не смогли.
КАМА: Здесь нужно бы рассказать про то, как один райкомовский начальник, ненавидя наш театр и наши спектакли, но не зная, как с ними расправиться, однажды при всех в ярости пинал ногами, что выглядело довольно неожиданно, афиши Красноярского ТЮЗа. А другой идеологический начальник бил себя по ляжкам и, брызгая слюной, радостно кричал: "Ваш "451 градус по Фаренгейту" - это сокрушительный удар по империализму!"
И здесь же надо бы отдельно рассказать про то, как я в качестве главного режиссёра должен был учиться юлить и надувать партийное начальство, как терпеливо учила меня этому завтруппой Вера Ситникова на примере предыдущего, тоже молодого тюзовского главрежа Мочалова. Он посреди красноярской мутной зимы с букетом непонятно откуда приобретённых цветов встречал у трапа нашу начальницу управления культуры М. Сидорову, ещё довольно красивую женщину лет эдак под шестьдесят, носил за ней чемоданы и провожал до машины. Говорят, даже поджидал её то в подъезде, то у выхода с работы. Словом, очень убедительно играл роль влюблённого. Мне настоятельно советовали совершать что-нибудь подобное...
"МЫ НА ПАРИЖ РАВНЯЕМСЯ!.."
ГЕТА: Многие критики тогда из Москвы и из Питера приезжали, видели наши спектакли. Виктор Калиш (критик, театровед) ходил даже в райком, чтобы нас защитить. Долго говорил с ними. Ему жаловались: они не делают того, этого, и характеры у обоих ужасные. А что они натворили в "Судьбе барабанщика"?! Витя слушал их, слушал, а потом так спокойно спросил, я помню его довод: "Они талантливы?" - "Да, талантливы". - "Тогда положите на одну чашу весов их талант, а на другую - их недостатки, и посмотрите, что перетянет". Это было... высоко. И трогательно. И, конечно, наивно.
Приезжали критик Юлик Смелков, театровед Сахновский, кто-то ещё из очень серьёзных критиков от ВТО. Помню, на обсуждении мы попросили не рассматривать наши спектакли ни на красноярском уровне, ни на сибирском, ни даже на московском, а в мировом контексте. Не делать нам скидок на то, что мы работаем в Красноярске. Кто-то опять счёл это нашей исключительной наглостью.
КАМА: У нас был чудовищный директор - Кесаев. Как человек, он был замечателен: выпивоха, бабник, покушать-погулять, в Отечественную войну воевал. Но он был ещё и человек партийный, и как директор начал защищать партию и отечество от Гинкаса и Яновской... И вот мы должны были ехать в Грозный и Орджоникидзе. Он нам организовал гастроли. И директор говорит: "Ни чеченцы, ни ингуши вас не поймут".
ГЕТА: Это он говорил про "Плутни Скапена". Когда девочки появлялись на сцене в полупрозрачных платьях, и голубые колготки были видны сквозь голубые платья, а розовые - сквозь розовые. Он потребовал немедленно актрис переодеть. Вот тогда он и сказал: "Ни чеченцы, ни ингуши вас не поймут".
КАМА: И ещё он сказал: "Красноярского зрителя вы с Москвой не равняйте". А мы в ответ: "Мы не на Москву, мы на Париж равняемся!" Это была шутка, но лишь отчасти.
Полностью текст опубликован в журнале "Знамя".
Фото Елены ЛАПИНОЙ
"Красноярский рабочий", 3 августа 2011 г.
разработка ПО сайта
