С широко открытыми глазами

28 сентября 2020

«Хлебзавод» – новая постановка режиссера Никиты Бетехтина: попадая в тайную комнату, вы внедряетесь в гипнотическое сюжетное пространство, дающее повод спросить себя о собственных мучительных страхах. Получилось пронзительно, своевременно, терапевтично!

Пьеса «Хлебзавод» Алексея Олейникова, вошедшая в шорт-лист фестиваля молодой драматургии «Любимовка-2018», очень интересна в художественном плане. Она обладает сложной внутренней структурой и даже требует определенной дешифровки – сюрреалистическая, странная, да еще и в стихах. Это способно напугать любого режиссера, но похоже не вас. Что откликнулось для вас в этом тексте?

Я искренне считаю, что это один из самых интересных текстов последнего времени. Прежде всего потому, что он ставит перед режиссером, постановочной командой и театром большой вызов. Сможет ли театр предложить что-то равносильное удовольствию от прочтения этой пьесы? Меня всегда привлекают тексты, после знакомства с которыми, создается впечатление, что материал невозможно или сложно поставить; тексты, к которым нужно искать ключ. Причем мы с командой всегда стремимся искать не лом, который вскрывает пьесу, а именно ключ. Кроме этого, мне близка тема, которую поднимает в пьесе драматург Алексей Олейников. Через метафору хлебозавода, на котором весь бракованный хлеб перепекается и превращается в одинаковые румяные пряники, драматург создает образ общества, которое «перепекает» любой социальный брак, превращает неудобных и неправильных детей в лощеных, идеальных, одинаковых. Давайте ответим на вопрос, каким должен быть ребенок в представлении общества? Послушным, прилежным, честным и бесхитростным. В идеале родителей и учителей дети должны сидеть смирно, поднимать руку под девяносто градусов, держать спину ровно и не разговаривать во время уроков. Но если хочешь такого ребенка, то проще завести тамагочи – в жизни так не бывает. Алексей создает очень мощный образ общества, которое отказывается от тех, кто не соответствует сумме этих общепринятых критериев.

Монологи подростков, из которых соткано повествование, апеллируют к страхам. Мотив страхов есть и в прошлых ваших работах – в спектаклях «Оливер Твист» и «Мама, мне оторвало руку». Рефлексия над этой темой занимает ваши мысли?

В пьесе есть лейтмотив детских страхов, именно он диктует жанр страшилки. Уже сама сюжетная канва задает тревожный тон: группа подростков отправилась на экскурсию на хлебозавод, а там всех заперли и «перепекли» – это страшная история, напоминающая мрачные сказки братьев Гримм. Каждому персонажу до момента, когда его «перепекут», дают несколько минут, чтобы сказать, что сейчас болит. И оказывается, что у всех героев, учеников старшей школы, внутри очень много страхов и боли. Если говорить словами одной из героинь: «Спите, дома и крыши и водосточные трубы, в каждом окне – слышишь, воздух течет сквозь губы». Если все замолчит в мире, то мы услышим, что в каждом окне, в каждой маленькой ячейке многоэтажек есть свое счастье, своя боль и свое одиночество. Мысли, которые транслирует героиня, очень похожи на то, что волнует молодого человека, который еще вчера был ребенком, а уже завтра станет взрослым – часто это как раз самый уязвимый возраст. Нам действительно интересно, как будут воспринимать этот спектакль подростки, поэтому мы сознательно работаем с фокус-группами и устраиваем обсуждение после просмотра. Но на мой взгляд, это спектакль-акция еще и для родителей, и учителей.

Ваш художественный метод интегрирует различные практики для исследования феноменов современной реальности. Во время работы над постановкой вы собирали истории страхов среди зрителей. Что дал вам этот опыт?

Да, мы попросили наших зрителей прислать истории своих страхов и получили много писем, потом мы будем их использовать в онлайн-перформансе перед спектаклем. В этих письмах были и безобидные страхи, и совсем дикие истории, когда в результате ошибки взрослых у ребенка случился сложный эмоциональный опыт, с которым он до сих пор живет. Мне было интересно глубинно изучить вопрос происхождения страхов, понять, в какое время мы впервые испытываем страх и как его преодолеваем. Я, например, четко помню момент, когда у меня впервые появился страх. Это очень важный этап во взрослении, становлении человека и развитии психики. До определённого момента у ребенка нет страха смерти, и вдруг он появляется. В это время он больше всего нуждается в аккуратной, тактичной помощи мудрого взрослого. Я понимаю, как много неприятных событий и эмоций можно избежать, если вовремя получить эту поддержку. Пьеса про страх, поэтому создается гнетущая атмосфера, из которой потом очень хочется вырваться, выбежать из этого пространства спектакля и сказать: «Нет, я не буду бояться, мне не страшно». Это как фильмы ужасов, которые действуют как тренировка организма, чтобы лучше справляться со стрессом; здесь заложено важное и нужное отрабатывание механизмов защиты.

Большое внимание вы уделяете не только содержательной стороне, но и формальной. Пространство спектакля решено очень интересно, именно оно во многом работает на создание ирреального инфернального мира, наполненного страхами. На какие задачи работает визуальный ряд?

Для меня существует тайна этого пространства. Над сценографией мы работали вместе с художником Денисом Сазоновым. Для нас было важно, чтобы пространство не довлело над зрителем и не мешало воспринимать текст. Важно было создать целостный спектакль, в котором не выделялись бы какие-то отдельные элементы, будь то сценография или работа актеров. Я хотел, чтобы «Хлебзавод» стал спектаклем, который не просто нравится или не нравится, а именно работает со зрителем. Это принципиальная разница. К сожалению, часто у нас есть две полки: мы сортируем весь информационный поток так, чтобы вписать его в категории «мое/не мое» или «нравится/не нравится». Хочется, чтобы зритель долго не мог понять, на какую полку его положить. Мне кажется, это гораздо ценнее, чем сделать спектакль, который просто нравится.

Будто украденный катарсис. Зритель не должен уйти со спектакля спокойным, с закрытым гештальтом?

У меня нет желания все раскрывать, расставлять акценты, которые объясняли бы все. Часто к режиссеру предъявляется требование сделать все понятно, ясно, читаемо. Но кайф не в этом. Кайф – видеть реальность, которой нет, замереть от этого, выйти из быта, из повседневности, из своего привычного маршрута, сесть в зал и погрузиться в абсолютно другой мир. В отличие от кино, театр оставляет воздух для фантазии. Ни одно медиа сегодня, кроме театра, если только это не VR-игра с полным погружением, не дает возможности попасть в другую реальность. Когда мы создавали визуальный ряд, мы ставили задачу обмануть ожидания, чтобы исключить все первые ассоциации, связанные с хлебозаводом. Мы вдохновлялись работами сюрреалистов и первых экспрессионистов в кино. Пространство разбито на три сюрреалистические инсталляции. В такой сценографии я раньше не работал; она тоже поставила вызов, нужно было придумать, как артист будет работать в этой среде. Чтобы еще больше погрузить зрителей в другой мир, мы детально поработали над звуком. Мне нравится, когда саунд-среда плотная, она так обволакивает, что из нее невозможно выйти, зритель входит в это пространство, и оно воздействует на него, погружает в среду.

Это подход современного европейского театра, когда действие тяготеет перформансам, хэппенингам, акциям.

Да, это пространство напоминает мне один из залов галереи современного искусства с сюрреалистической кинетической инсталляцией. Мне интересно экспериментировать в поле современного искусства, в котором восприятие происходит на уровне чувств, а не на уровне построения логической последовательности. Мне интересно, чтобы каждый испытывал в театре весь спектр эмоций: гнев, раздражение, неудобство, эмпатию. Если зритель просто получит яркое эстетическое впечатление и воспримет спектакль как высказывание искусства, это тоже будет замечательно. Я хочу отстоять свое право художника быть непонятным или быть понятым. В этом смысле пьеса «Хлебзавод» открывает большие возможности для эксперимента. Алексей Олейников создал сложную драматургическую конструкцию, где все сопротивляется театру: исходное событие и главная история переносятся на финал, есть деление на главы, а не на сцены, есть текст, который невозможно сыграть здесь и сейчас. Кстати, мне очень нравится, как работает молодая труппа в этом спектакле. Перед артистами стояла сложная задача почувствовать этот текст, присвоить его, но при этом держать его на дистанции.

Все это происходит в концентрированной, мерцающей обстановке, отсылающей к эстетике ретро-рейва.

Мы даже не хотим публиковать фотографии, чтобы у зрителя заранее не складывалось впечатления о спектакле. Бесполезно иметь ожидания к спектаклю, потому что он их не оправдает или опрокинет. И это прекрасно! Конечно, это не исключает того, что можно быть готовым к спектаклю: почитать пьесу, ознакомиться с бэкграундом постановок, но перед дверью в зрительный зал, нужно выкинуть все это из головы. Это полезное умение, которому стоит учиться. В этом спектакле мы предоставляем зрителям доступ в тайную комнату. Любопытство должно подстегнуть войти в нее. И в этом загадочном пространстве может быть все что угодно. Главный месседж этого спектакля очень хорошо коррелирует с моей жизненной позицией. Я как режиссер, творческая единица и человек тоже не хочу быть удобным, соответствовать какой-то общепринятой форме. Я понимаю, что поиск обречен на брак. Первые картины абсурдистов в глазах современников – это брак. Первые эксперименты дадаистов – это суррогат и ошибка. Первая мутация в природе – это уродство, но без этого мы бы ни были теми, кто мы есть. Если я смогу таким путем эволюционировать, я готов совершать ошибки, получать дивиденды тумаков и нелицеприятных высказываний. После этого появляется еще больше сил, энергия протеста – это тоже мощная аккумулирующая сила.

В проекте «Лаборатория современной пьесы» вы последовательно занимаетесь продвижением новой драматургии.

Изначально пространство BlackBox мы замышляли именно как экспериментальную площадку. Мы ищем новые пути, внедряем новые технологии в театр, и в этом пространстве всегда будут спектакли, которые ставят острые и актуальные вопросы. Если хотите чего-то другого, особенного, неясного, непонятного, странного и необязательно со светом в финале, приходите на постановки в этом пространстве, а после участвуйте в дискуссиях, задайте вопросы. Если вы родитель и приходите на спектакль с подростком, то обязательно обсудите увиденное. Важно разговаривать – детям очень нужны чуткие уши.

Текст: Александра Таянчина

Фото: Фрол Подлесный