Роман Феодори: «Хочу, чтобы друзья подрались»
31 августа 2016
— Сезон вы открываете новым проектом “Язык мира”…
— В этом году мы представляем пилотную версию своего фестиваля “Язык мира”, который доложен стать имиджевым проектом театра. Мне кажется, что у каждого театра должен быть свой фестиваль. Красноярский ТЮЗ уже прошёл определённый путь и заслужил иметь свой детский фестиваль. Проект мы сочинили вместе с директором театра Натальей Кочорашвили. Назвали его “Язык мира”, потому что театр — это и есть язык мира, понятный каждому. Если обратиться к истории, то в разрозненной Италии в эпоху Ренессанса жители говорили на разных языках, и только комедия дель арте была ясна всем без перевода. И сегодня в разрозненном мире очень важен универсальный язык театра. Тема первого фестиваля — знакомство с разными национальными культурами России. Нашу страну населяют 154 разные нации и народности, со своей уникальной культурой, и мы об этом — ни взрослые, ни дети — почти ничего не знаем. Будет несколько направлений — театральное, литературное, кинематографическое и анимационное. На некоторое время город превратится в рай для детей — для них на разных площадках пройдут масса мероприятий. На сцене ТЮЗа будут представлены народные постановки четырёх театров-гостей. К нам приедут Театр обско-угорских народов “Солнце” из Ханты-Мансийска, Театр “Karlsson Haus” из Санкт-Петербурга, Бурятский республиканский театр кукол “Ульгэр” из Улан-Удэ, Центральный академический театр кукол имени Образцова. Лаборатория актуальной драматургии и режиссуры “ЭтноВЕШАЛКА” продолжит фольклорную тему в режиме творческого эксперимента: режиссёры с нашими артистами сделают эскизы спектаклей, в которых они воплотят миф, эпос, сказку того или иного народа. Будет хорошо, если у нас после фестиваля в репертуаре останутся эти спектакли.
— В обозримом прошлом два спектакля ТЮЗа ездили на “Золотую маску”. “Снежная королева” осталась без наград, а “Алиsа” получила свою “Маску”. Есть ли какие-то законы, принципы, по которым должен быть построен спектакль, чтобы получить приз?
— Но “Снежная королева” взяла призы на Всероссийском фестивале театрального искусства для детей “Арлекин”, который является, по сути, той же “Золотой маской” только среди детских постановок. На самом деле никто специально не делает спектаклей для “Золотой маски” или других конкурсов. И театр не выдвигает свою постановку на конкурс — их отбирают критики и эксперты, которые ездят по стране и смотрят спектакли. Фестиваль — это некий срез театральной жизни года, некая картина того, что сегодня происходит в театре в контексте сегодняшней ситуации в стране. На фестиваль выбирается то, что явилось неожиданным, серьёзным, то, что запомнится. Быть номинантом “Маски” не менее почётно и приятно, чем её лауреатом: ты уже входишь в историю театрального процесса страны. А награды и призы — дело второе, это уже не так существенно. Нам, конечно, интересно знать мнение серьёзной, профессиональной критики, но не менее важно, как реагирует зритель, что он принимает нашу работу. У нас есть зрители, которые уже побывали на “Алисе” по пять-шесть раз.
— Одна из самых ярких премьер прошлого года в ТЮЗе — “Биндюжник и король”. Почему Вы решили взяться за этот, на мой взгляд, незаслуженно забытый мюзикл Журбина и Эппеля?
— В этом материале есть какая-то алхимия, нечто созвучное сегодняшнему времени: мы видим, как одна формация, будучи ужасной, жёсткой, страшной, рождает точно такую же молодую, которая в итоге свергает старую и занимает её место. На уровне отношений отца и сына Бабель показывает общую атмосферу страны, города. Мы зацепились именно за это. В этом спектакле блестящая работа музыкального руководителя постановки Ольги Шайдуллиной — сочинение Александра Журбина она превратила не в музей еврейской музыки или музыки 90-х годов двадцатого века (тогда был написан мюзикл), она сделала музыку настоящей, с сегодняшними звуками, скрипами… Этот спектакль не должен нравиться, он должен раздражать, зрителю должно быть неуютно в кресле. Думаю, что команде спектакля это удалось.
— Первая премьера этого сезона — спектакль, которые ставите Вы, “Пер Гюнт”? Что нового Вы хотите поведать через эту старую норвежскую пьесу?
— Я вижу и чувствую, что сегодня много людей, которые имеют изначально прекрасные данные — от красоты, здоровья до таланта, — не умеют или не хотят этим пользоваться. Человек мог бы стать кем угодно, найти себя, но все его дары судьбы уходят, как песок, сквозь пальцы. Ничего не остаётся. В этом основная тема “Пер Гюнта”. Но для того, чтобы заработать рай или даже ад, нужно, сделать в жизни что-то очень серьёзное, а по результату девяносто процентов из нас не заслуживают ни того, ни другого. В лучшем случае нас стоит переплавить и дать второй шанс. Ибсен помог понять одну важную вещь, подсказал рецепт, как быть собой: чтобы быть собой, нужно отказаться от себя, подумать о другом. Как только начинаешь делать что-то для других, выясняется, что ты есть, существуешь. Вся эта история очень похожа на мир театра. Часто бывает, что в театре собираются люди, считающие себя избранными, которые создают свой “особый” мир. То, что происходит за стенами театра, их не волнует. Мы не хотим быть таким театром, именно поэтому вышли на улицы и сделали спектакль “Подросток с правого берега” — нам было интересно, кто нас окружает. Сегодня ТЮЗ — открытый театр, который нам не хочется замыкать на себе и своих амбициях, нам важно видеть, что происходит вокруг нас и думать о других.
— У Вас есть опыт работы не просто со столичными театрами, но с самыми именитыми — Театром наций, МХТ? Где работать как режиссёру интереснее — в провинции или столице?
— Это вопрос по типу “Вам больше нравится фуагра или простая деревенская еда?”. Везде есть свои нюансы, трудности и преимущества. Здесь, в Красноярске, театр — это дом, где твои единомышленники, с которыми связывают особые отношения, свой язык… Дома тебя лучше и быстрее понимают. Но и работа в других театрах необходима, она тебя обогащает опытом, закаляет, собирает, готовит к следующим битвам… Если сидишь на одном месте, делаешь театр имени себя, ты ограничен. Очень важно, чтобы и актёры имели возможность работать с разными режиссёрами — это только помогает, учит чему-то новому.
— Любите ли Вы актёров? Доверяете ли им на сцене?
— Невозможно не любить то, что ты делаешь. А основная работа режиссёра заключается в работе с актёрами. Но любовь не всегда заключается в поцелуях и похвальбе. Чаще любовь — это взгляд врага, как на свою работу, так и на актёрскую. Нужно понять, что и почему он делает не так, как бороться с этим. Иногда, может быть, жёстко, но ведь по итогу именно актёрам выходить на площадку. Мы требовательные и беспощадные в репетициях только для того, чтобы актёр выглядел хорошо и верно.
— Когда-то для советского театра главенствующей была система Станиславского. Все остальные методологические взгляды на театр считались практические еретическими. Существует ли сегодня какое-то магистральное направление, учение, которого придерживается русский театр? Являетесь ли Вы последователем какой-то театральной системы?
— Почему американское кино такое крутое? Потому что в основе игры голливудских актёров лежит система Станиславского. Сейчас она — переработанная и переосмысленная — работает во всех странах. Для меня важен материал. Для одного подходит ключ системы Станиславского, и тогда он взрывается и звучит. А другой материал нужно решать мейерхольдовской системой или брать за основу эпический театр Брехта. Знание этих систем и погружение в них помогает мне, даёт возможность пробовать разные ключики. Именно в соединении несоединимого, комбинации порой кроется секрет удачной подачи материала. Например, в том же “Биндюжнике”, казалось бы, всё должно быть очень фактурно: кони, сено, водка… Мы пробовали, но “правда жизни” не работала. Но когда ты выстраиваешь материал в системе Мейерхольда, где всё очень декоративно и только один раз проявляется психология, он вдруг начинает звучать. Думаю, что многим режиссёрам материал диктует способ существования.
— Театр с точки зрения оценки — искусство субъективное: нравится — не нравится. Когда Вы ставите спектакль, на что или кого ориентируетесь? Просчитываете ли реакцию публики?
— Мы думаем о зрителе, потому что без него всё это не имело бы никакого смысла. Но по большому счету спектакль всегда делается для “трёх друзей”. Если ты мысленно посадил в зал людей, которым ты доверяешь, и они включились, отреагировали, то это значит, что вся страна воспримет. Среди таких друзей и мой учитель Геннадий Тростянецкий. Особенно после окончания вуза я чаще всего “видел” его реакцию: вот тут он смеётся, тут загрустил или сказал “Ну, старик, что это ты”. Со временем прибавились и другие люди. Сейчас для меня идеальная ситуация, говорящая о том, что всё получилось, если три моих друга, сидящие в зале, поругались бы между собой или даже подрались.
— Если бы в ТЮЗе возникла ситуация, подобная истории с новосибирским “Тангейзером”, как бы Вы поступили? Вообще искусство должно провоцировать?
— Я хорошо знаю Тимофея Кулябина. Что касается “Тангейзера”, то там не было никакой провокации, даже мысли об этом. Считаю, что искусство должно провоцировать. Провоцировать на мысли, эмоции, доставлять неудобство, будить воображение, ставить сложные вопросы. Провокация — главное слово в искусстве. Но нужно различать спекуляцию и провокацию. Когда на сцене избивают пятилетнего ребенка, это спекуляция, мне это неинтересно. Если бы подобное протестное движение, борьба, как против Кулябина, вдруг возникли против меня и моей работы, я бы, скорей всего, ушёл, не стал бы держаться за место. Если городу не нужно то, что ты делаешь, то незачем здесь находиться.
— Давно ли Вы испытывали потрясение в театре в хорошем смысле?
— Да. Периодически это случается. Почему-то чаще за пределами России, хотя наш театр — это то, чем мы можем по-настоящему гордиться. Одно из последних открытий — спектакль “Трёхгрошевая опера” в постановке Роберта Уилсона в “Берлинер ансамбль”.
разработка ПО сайта
