Ни слова понарошку
01 ноября 2017
Междисциплинарный фестиваль, призванный продемонстрировать возможности сегодняшнего искусства в работе с детской аудиторией, состоял из нескольких программ: помимо привозных спектаклей, показали фильмы, победившие в анимационном Суздальфесте этого года, драматург Михаил Бартенев прочитал свои пьесы на публику, в кинотеатрах шли новые фильмы для юных. Частью «Языка мира» в этом году стала лаборатория под руководством Олега Лоевского «Вешалка», проходящая вот уже седьмой год.
Темой фестиваля была выбрана сказка, ее осмысление различными художественными способами, ее соотнесение с проблемами сегодняшнего дня. Одна из пьес Михаила Бартенева, прозвучавшая в ТЮЗе, предлагала поразмыслить над текстом «Курочки Рябы»: автор встраивал один сказочный сюжет в другой, а в финале обозначал еще один полюс – эсхатологический вариант из собрания сказок Афанасьева.
Среди привозных спектаклей – два камерных и два масштабных (правда, оба небольших спектакля с использованием кукол оказались на основной сцене ТЮЗа, что, конечно, привело к потерям и сложностям в коммуникации со зрителем). Каждый из них предлагал свой язык – «Далеко-Далеко» из БТК (режиссер Анна Иванова-Брашинская) отличался мрачноватым минимализмом и метафоричностью, кукольная «Сказка о рыбаке и рыбке» Сергея Иванникова из Томска была безмолвна, светла и иронична. «Русалочка» Екатеринбургского ТЮЗа (режиссер Роман Феодори) впечатляла визуальным размахом, а «Маленький принц» Губернского театра – это просто актерское чтение в исполнении Сергея Безрукова под оркестр.
Интересно, что ни один из этих спектаклей (не считая приторного «Маленького принца») не предлагал детской аудитории разговора понарошку, каждый – это серьезное, не боящееся временного минора, высказывание о жизни, о смысле существования, об отношениях между людьми.
«Далеко-Далеко» – сложносочиненное полотно по мотивам сказки «Дикие лебеди» Андерсена (а также братьев Гримм): здесь и куклы-тантамарески, и театр теней, и хореографические этюды (хореограф Татьяна Гордеева). Брашинская бережно выстраивает картину беспечной, но хрупкой семейной идиллии: шестеро парней, одна девочка – всеобщая любимица, их отец; игры, чтение, сюрпризы. Юная Элиза мечется между братьями с завязанными глазами, смеется, натыкается на кого-то, снимает повязку – перед ней строгая женщина в темном, мачеха. Запоминается сцена превращения мальчиков в лебедей: сонные, неуклюжие, они привычными жестами натягивают на себя заколдованные рубашки – и вдруг одного будто ужалила змея, он дергает рукой, пытается выскочить из рукава, но тщетно, рядом корчится на полу второй. Сказка Андерсена пронзительна и грустна, но в спектакле БТК драматизм только усилен: в финале спасенные парни склоняются над распростертым телом сестры. Трагизм нарастает исподволь, из детских игр, из страшных историй на ночь и переливается в жизнь настоящую, взрослую, предлагая нелегкий выбор и жертву.
О жертвенности и выборе идет речь и в Екатеринбургской «Русалочке»: здесь хрупкая безмолвная девочка в отчаянии стучит кулачками по своему красивому, плавно колышущемуся хвосту. Самое ценное в смысловых ориентирах этого невероятно красивого спектакля (подробный, очень живой, красочный мир под водой художник Даниил Ахмедов противопоставил резковатому плоскому миру людей) – вертикаль, которую выстраивает режиссер: Русалочка не просто жаждет любви, она стремится к бессмертию, к обретению души, ее цель не чувственная, но этическая. В этой Русалочке совсем нет злости, она идет по своему пути с наивной решимостью: одна из самых ярких сцен спектакля – обретение ног, обретение человеческого облика. Две половинки авансцены разъезжаются под ее ломкими ножками, но нестерпимая боль здесь побеждена радостью движения к цели (хореограф Татьяна Баганова). Совсем иная пластика и музыка (композитор Евгения Терёхина) в мире людей – здесь странное веселье смешано с постоянной муштрой и карикатурной церемонностью: угловатый принц дрессирует своих беззаботных матросов на палубе, пронзительно свистит в свисток. Но для Русалочки – он еще и принадлежность к тому миру, в который она стремилась; она дурачится, прикладываясь к его свистку, прислушивается к стуку его сердца, потом ищет свое. В сцене встречи с невестой принца испуганно набрасывает мантию ему и ей на глаза, следуя детскому принципу: чего не вижу, того не существует. По сюжету в финале Русалочка обращается в морскую пену, но в екатеринбургском спектакле есть не только смерть, но и то, что после смерти: пока занавес не опустился, мы видим Русалочку, счастливую и сосредоточенную, обретшую долгожданную награду.
«Сказка о рыбаке и рыбке» Сергея Иванникова, скорее, лукава, чем драматична, впрочем, и здесь есть сцены, заставляющие почувствовать щемящую тоску. Когда Старик превращается в маленький силуэт посреди бушующего моря, вспоминаешь не Пушкина, а Хэмингуэя – кажется, что он так и погибнет в этой погоне за мечущейся золотой точкой. Домашние же сцены полны юмора: смешная злая старуха, в порыве гнева ломающая то корыто, то дверь избы, дед-подкаблучник, прилаживающийся к ее настроению – она работает, и он работает, она танцует, и он выделывает какие-то рок-н-ролльные коленца. Забавны имперские замашки старухи – получая все новые титулы, она становится настоящим Наполеоном: задумчиво двигает шахматы на доске, как великий стратег, торжественно восседает на троне со скипетром и державой в руках. В финале же в этом отчасти саркастичном спектакле внезапно рождается нежность – так бережно и любовно обнимает жалостливый старик свою безутешную супругу.
Лаборатория «Вешалка», каждый год меняющая тему, в этом году была тоже посвящена сказке, а также разным типам театра: участвовали Анна Иванова-Брашинская, занимавшаяся предметным театром, хореограф из Перми Ирина Ткаченко, Дмитрий Акриш, создавший драматический эскиз, и Елизавета Бондарь, придумавшая музыкальную историю. В пространстве репетиционного зала Брашинская показала эскиз “Крысолов” по сказке братьев Гримм, впрочем, главной здесь оказалась не сама история, а атмосфера. Россыпь маленьких домиков, свет от фонариков, актеры в черных трико. Крысы – маленькие катушки с длинным шнурком, в руках актеров эти несложные механизмы оживали и вызывали настоящую оторопь. Дрожащие хвостики обвивали лежащего обессиленного человека, подергивались в домах-коробках. Нелинейная история превращалась в сюжет о постапокалиптическом мире, мире после катастрофы.
Ирина Ткаченко прочитала сказки Сергея Козлова о ежике и медвежонке с неожиданной интонацией: здесь нет привычной меланхолии, созерцательности, но есть странный, психоделический мир, рождающий кино-ассоциации, с фильмами, вроде «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» или «Не грози южному централу». Этот «Ежик в тумане» – драма не мировоззрения, но состояния: Ежик воспринимает мир с каким-то гибельным восторгом, с еле сдерживаемой радостью. Каждому из персонажей Ткаченко придумала свою пластику и свою маску: Ежик Александра Князя похож на Труффальдино – легок, восторжен, подвижен, выразителен в движениях и мимике; приземленный неповоротливый Медвежонок никак не может проникнуться состоянием друга и раздражен; неугомонный Заяц-тусовщик похож на персонажа молодежного сериала, Белочка – неудовлетворенная женщина с трудной судьбой. Это история про дружбу и про принятие другого таким, каков он есть – в одном из смысловых финалов эскиза Медвежонок тоже начинает фантазировать, отрывается от реальности, но все это ради того, чтобы успокоить больного друга. Есть и еще одна тема в этом насыщенном эскизе – разговор Ежика с неким голосом сверху, духовное измерение земного существования.
«Маугли» Дмитрия Акриша играли на большой сцене. Визуально эскиз с мехами и шкурами напоминал притчи из позднего советского времени, например, фильм «Две стрелы» по пьесе Володина. Отношения в мире джунглей вполне человеческие: Шерхан и Акела (пожилой человек в инвалидном кресле) – два враждующих авторитета, бандерлоги – молодые и дерз-кие беспредельщики. Сама история, как обычно бывает в случае с «Маугли», – про самоидентификацию, про выбор героя, кто же он такой. Одна из интересных сцен – визит к людям: Маугли (Аким Бислимов) попадает на клубную вечеринку, и вдруг модно и дорого одетые парни и девушки в своих пьяных танцах оказываются очень близки беснующемуся поодаль от них человеку из джунглей. Акриш придумал альтернативный финал: конфликт в джунглях нивелируется тотальным пришествием человека. Под грохот разрывающихся бомб и автоматные трели мир, в котором была своя жизнь, гибнет, унося в небытие все противоречия, противостояния, дружбы и локальные войны.
Эскиз «Мэри Поппинс» в постановке Елизаветы Бондарь был решен в форме бродилки и соединил в себе два сюжета: собственно, новеллы о необыкновенной гувернантке из нескольких книг Памеллы Трэверс и главы из ее книги «Московская экскурсия» – о впечатлениях от визита в СССР в 1932 году.
Финальной кодой фестиваля стал спектакль «Верблюжонок» Сойжин Жамбаловой, родившийся из прошлогоднего эскиза на «Вешалке», посвященной национальным мифам. История о верблюжонке, ищущем мать, рассказана здесь минималистичными средствами: несколько кубов и полукруглый задник, на котором рисуют горизонт, горы, силуэты. Как часто бывает с эпосом, здесь выбран прием коллективного сказа: из общей массы выделяется рассказчик, потом подхватывает другой. Получилась история не только о родной крови, но и о сострадании: перед любовью и горем странного юноши с наивным лицом (Аким Бислимов) расступаются даже хищники.
«Язык мира», длившийся больше недели, стал событием для всего города и внес свой вклад в важное общетеатральное дело по реабилитации искусства для детей, которое до сих пор зачастую воспринимается как нечто прикладное и факультативное.
Анна БАНАСЮКЕВИЧ
- Сцена из спектакля “Ежик в тумане”
Фото А.НОВОСЕЛОВА
разработка ПО сайта
