«Нельзя выходить на сцену с холодным носом»

29 марта 2018

Для Саввы РЕВИЧА красноярский ТЮЗ — пятый в актёрской биографии: до этого были театры Дальнего Востока и Центральной России и долгое путешествие в Америку. За 10 лет на красноярской сцене актёр стал лауреатом премии «Хрустальная маска» краевого фестиваля «Театральная весна», обладателем почётного диплома Союза театральных деятелей России. А в прошлом году Ревича номинировали на российскую «Золотую Маску» за лучшую мужскую роль — Менделя Крика в постановке Романа ФЕОДОРИ «Биндюжник и король».

После беседы с актёром становится понятно, почему приз вручили ему и зрители (Савва Ревич стал лауреатом приза зрительских симпатий по итогам сезона, в котором не сыграл ни одной главной роли). А ещё — почему ты рвёшься посмотреть все его работы в каждой из постановок и сокрушаешься, что не успел сходить на спектакли, которые уже ушли из репертуара ТЮЗа.

— Савва, мне кажется, что вас всё же не слишком часто можно увидеть на сцене…

— Почему же? Это зависит от расписания. Сейчас я играю в четырёх постановках: «Королева Гвендолин», «Мухи», «Зелёная птичка», «Биндюжник и король». Не так много, но и не мало. Были и другие, которые, к сожалению, сейчас в архиве.

— Почему вы, серьёзный драматический актёр, выбрали для работы детский театр?

— Деление на взрослый и детский театр весьма условно. Любой театр — он для всех. ТЮЗы — чисто советская традиция, в своё время они были частью системы идеологического воспитания. Но и тогда все понимали, что это просто штамп. В ТЮЗах и Москвы, и Ленинграда, и Красноярска шли далеко не детские спектакли. У нас это то, что ставили Кама ГИНКАС, Генриетта ЯНОВСКАЯ.

— Как вы всё же попали в красноярский ТЮЗ?

— В 2008 году, вернувшись из Америки в Сибирь, я хотел пойти в драму. Но на тот момент в театре имени Пушкина не было мест. В ТЮЗе с работой повезло, и я с удовольствием влился в коллектив.

— Сейчас, похоже, ТЮЗ задаёт тон театральной жизни города. Дело в режиссёре?

— Естественно. Любой режиссёр приносит в театр свою программу, свой почерк, своё видение и транслирует их. И если люди разделяют его ценности, случается успех.

— А сами вы не пытались сыграть роль режиссёра?

— Я бы с удовольствием! Но времени на это почти нет. У меня свой подход к режиссуре, и мои требования к себе и актёрам основаны в первую очередь на внутренней правде. Наверное, я мог бы ставить цирковые, эксцентричные спектакли. Но прежде всего я дотошно пытался бы разбудить в актёре ту правду существования, которая заложена создателем пьесы. Каждый автор — САРТР, ПУШКИН, ЛЕРМОНТОВ, УИЛЬЯМС — имеет свой почерк, он вкладывал в текст свою мысль, и чтобы передать её, надо сначала понять автора, а не просто технически исполнить заданный режиссёром рисунок.

Актёр прежде всего должен проникнуться ролью внутренне, а форма потом может быть какой угодно. У исполнителя должно быть чувство материала, полное взаимопонимание со своим героем.

— Наверное, это задачи для гения.

— Вот именно. Встаёт вопрос: кто будет играть? Сейчас очень многие идут и в актёры, и в режиссёры, предвкушая лёгкий и свободный путь самовыражения. Но на самом деле это труднейшая профессия.

Для режиссёра самое главное — пробудить в актёре нужные чувства и мысли, достичь внутреннего согласия. К сожалению, часто режиссёры позволяют актёрам воплощать свои идеи механически, опуская долгую работу над ролью. И актёры уходят от этого процесса глубокого погружения.

— И сам театр становится больше картинкой…

— Да, верно. А хотелось бы взаимопроникновения в материал, которое определяет свободу существования на сцене. Актёру, я убеждён, надо искать более трудные пути.

— А какими путями приходят в саму профессию?

— Каждый по-разному. Вообще, я приверженец той точки зрения, что это совершенно неблагодарное занятие. Если говорить по большому счёту, профессия актёра не приносит ничего, кроме морального удовлетворения. Но приходит оно, лишь когда что-то происходит со зрителем. Когда ты слышишь в зале стопроцентную отдачу, тогда не устаёшь, вернее, устаёшь, но не изматываешься. Но, бывает, вбухиваешь в зал кучу энергии, тратишь чувства, а отдачи нет! Значит, не на тех струнах играешь…

Чем интереснее, глубже решается задача, которую ставят режиссёр и автор, тем интереснее и актёру. А если интересно актёру, интересно
и зрителю.

— С некоторых пор я почти перестала ходить на драматические спектакли. Не могу слышать фальшивых нот…

— Вот. И поэтому тоже актёр — неблагодарная профессия. Ты должен быть максимально честен и открыт в своём творчестве, в своём образе и роли и нести эту ответственность перед собой и зрителем…

Конечно, бывает и такой материал, где ты не на своём месте — это нормально, нельзя же всё время играть главные роли у удачного режиссёра и автора. Но и в такую роль надо вкладывать не меньше усилий. Не фальшивить — в этом и заключается ответственность. Для меня самое главное — не испытывать стыда за то, что ты делаешь.

— Иначе стыд за происходящее на сцене будет чувствовать и зритель…

— Да, всё это мучительные эмоции. Испокон веков актёрство, лицедейство было непростым делом. Театр — он о людях, о том, что происходит с человеком. Это может быть сделано в любой форме: реалистической, фантасмагорической, комедийной, но всё равно всегда про людей. И поэтому требуется вкладывать в работу свои чувства. Наше искусство — это искусство чувств, мы должны воздействовать на эмоции и быть эмоциональны. А иначе нет смысла выходить на сцену.

Выскажу, быть может, крамольную мысль: к сожалению, наша штучная профессия стала доступна широкому кругу людей.

Естественно, театр не может оставаться таким же, как 40 лет назад. Иными становятся формы подачи, происходит взаимовлияние западного и российского театров. Но основа всё же остаётся: мы исследуем природу человека, говорим правду о его внутреннем содержании. И в современном мире актёр имеет дело с теми же чувствами и мыслями, что и двести лет назад.

— Как случилось, что вы сами выбрали лицедейство? Вы не из актёрской семьи?

— Это природа, думаю, я таким родился. Актёрами становятся люди ненормальные, неспокойные натуры, с нервной организацией. Спокойные, рассудительные в этой профессии будут чувствовать себя неуютно, они не будут интересны зрителю.

В моей семье не было актёров, но отношение к искусству родители имели. Отец работал дирижёром-хоровиком, преподавал музыку. Мама — учительница русского и литературы. Папа был «внутренним» человеком, а мама — эмоциональным, и эти две стихии сошлись во мне.

Своё предназначение я ощутил в классе примерно пятом. Но бывает, что люди приходят на сцену и позже, здесь универсального рецепта нет. Главное, что ведёт тебя — это внутреннее неспокойствие. И ещё желание отдавать внутреннюю энергию, делиться с окружающим миром.

— Сразу после школы вы поступили в Красноярский институт искусств?

— Нет, не сразу. В школе я учился плохо, и среднего балла аттестата не хватило, хотя все творческие испытания прошёл хорошо. Это был самый первый набор 1978 года и хороший выпуск: Артём РУДОЙ, Алла ВАСИЛЬЕВА, Елена БУБНОВА… А я, не поступив с ними вместе, год работал — не хотелось терять связь с театром, поэтому устроился монтировщиком в «Пушку». Затем было два года армии и, уже вернувшись, я поступал снова. Окончил институт в 1985 году и работал в разных театрах. Куда меня звали — ехал без обиняков. Хочу посоветовать всем начинающим актёрам и выпускникам вузов: если зовут, поезжайте, не сидите на месте — дорога не бывает прямой. Приобретёте больше, нежели те, кто сразу закрепился в одном театре. Хотя тут тоже всё индивидуально.

— А сейчас нет планов уехать в другой театр, в Москву, например?

— Я лёгок на подъём. Но в столицу не рвусь. Если приспичит, поеду.

— Вы прожили в США 10 лет. Почему вернулись?

— 13 лет. Просто я хотел играть на сцене на русском языке. В Америке жизнь совершенно другая. В принципе, можно сказать, что это другая планета. И был внутренний период поиска смыслов, когда я решил, что, пока есть силы, надо возвращаться. Образовалась какая-то зона пустоты, и я решил вернуться, чтобы быть нужным, отдавать энергию.

— Удалось её заполнить? Не жалеете, что вернулись?

— Думаю, удалось. Я чувствовал, что это моё дело.

А жалеть вообще ни о чём не надо! Разве лишь о том, что ты не сделал чего-то, что хотел. Даже иногда какие-то неправильные на первый взгляд вещи — если есть внутренний импульс, не нужно его подавлять, я глубоко убеждён в этом. Потому что если вы не последуете этому зову что-то изменить в жизни, то внутри всегда будет жить воспоминание о несовершённом поступке. Не нужно себя предавать.

— В США вы встречались со многими известными актёрами. Кто для вас — эталон профессии?

— Действительно, довелось увидеть многих. Конечно, время уже ушло, сейчас другие кумиры, но для меня великими остались Аль ПАЧИНО, Роберт ДЕ НИРО, Денни ДЕ ВИТО, с которыми я встречался. Это замечательные актёры и личности, которые воздействуют на тебя сильнейшим образом. Личные разговоры с ними дают очень много.

— Жива ли русская актёрская школа?

— Да, но, на мой взгляд, в нашей стране это островки. Всё зависит от педагогов, режиссёров, которые сохраняют тот огонь русской театральной школы. Вот недавно ушёл из жизни замечательный режиссёр и театральный педагог Вячеслав КОКОРИН. Но такое преподавание — за пределами мейнстрима. У меня есть странное ощущение, что систему Станиславского за рубежом знают лучше, чем в России, и иностранные актёры демонстрируют отличное владение ею. У нас же иногда гонятся за чем-то западным, когда есть свои прекрасные основы.

— Кто из мастеров оказал на ваше актёрское становление наибольшее влияние?

— Многие. И, конечно, самый первый педагог, Генрих Сергеевич ОГАНЕСЯН. Когда я вернулся в институт после армии, он взял меня на свой курс. Это человек, который учил студентов внутреннему постижению роли, глубокому погружению в материал, такому, что каждая буква имела значение. Кроме того, он привил нам вкус к литературе, клеймя безвкусицу калёным железом. К сожалению, он ушёл от нас на 2 курсе. Зато пришёл Михаил Александрович КОГАН — это была совсем другая школа, щукинская, игровой театр. Коган запомнился как замечательный философ, Сократ. Одно время он даже был режиссёром в ТЮЗе, и его спектакли искрились…

Были и другие учителя. Мой первый режиссёр Пётр ГИЛЁВ, который выпускался у ФОМЕНКО и ВАСИЛЬЕВА, да и сам Анатолий Александрович Васильев. Это целая эпоха.

— Вы работали в театрах Дальнего Востока, Центральной России, Хакасии. Остались ли они для вас своими, осталась ли такой Америка?

— Как можно слетать на Луну, чтобы не осталось воспоминаний и ощущений? Конечно, ничего никуда не уходит, это часть моей жизни.

— К сожалению, отношения между Россией и США сейчас оставляют желать лучшего.

— Всё периодически повторяется в истории, происходит по кругу. Что об этом говорить? Помните у МАНДЕЛЬШТАМА:

Я от жизни смертельно устал,

Ничего от неё не приемлю.

Но люблю свою бедную землю

Оттого, что иной не видал.

— Савва, вы считаете себя сибиряком? Любите Красноярск?

— Да, пожалуй, считаю, всё-таки я в Сибири родился. Красноярск очень меняется — и дома, и люди. Но, мне кажется, неважно, в какой стране ты живёшь.

У любого человека за 40 наступает период ностальгии: я же был молод, всё вокруг тогда было другим. Вот институт искусств, который я строил, когда был в стройотряде… Ты провёл здесь активную часть своей жизни, вкладывал свою кровь, свою энергию, всё ею пропитано. Но потом ты становишься старше, рождаются дети, и они уже занимают твой пьедестал. Но ты же ещё живой, как говорит мой Мендель Крик в «Биндюжнике». Такова диалектика жизни. Приходят другие люди и берут бразды правления. А ты всё равно по инерции живёшь прежними отношениями и чувствами.

— Наверное, надо подавлять в себе ностальгию, чтобы двигаться вперёд…

— Зачем? Это же человеческая природа. Грусть, радость, взлёты, падения, гнев праведный и неправедный — всё это живёт в человеке. И всё повторяется, меняются только декорации.

— Вы готовы смириться со старостью?

— А куда деваться? Ты понимаешь, что какие-то кульбиты тебе уже недоступны. Но если тебе сверху послано быть на сцене, надо продолжать расходовать себя.

— Вы верующий человек?

— Нет, я чувствующий человек. Я не религиозен, хотя уважаю веру других людей. Что касается старости, то дело не в том, что ты стареешь сам — другим становится время, ориентиры, которыми живут люди. И это не хорошо и не плохо.

Недавно меня пригласили в жюри студенческого конкурса «Новая весна» в СФУ. Ребята читали стихи собственного сочинения. Замечательная молодёжь, яркая и образованная.

Единственное, на мой взгляд, у них иначе: современные студенты не слишком ценят художественные достижения прошлого, отбрасывают их, хотя иногда потом вдруг открывают для себя и удивляются. В советские времена не было таких провалов, все поколения были примерно в одной парадигме. А сегодня вроде бы доступно всё, но много лишнего и ненужного.

Конечно, сейчас Интернет, гаджеты меняют даже психофизику человека, и водораздел между молодым и старым поколением глубже, значительнее, чем во времена БАБЕЛЯ.

— Мендель Крик — ваша любимая роль?

— Она дорога мне. Это серьёзный изматывающий материал. Это трагедийная роль, чем-то она похожа на роль, которую я мечтал сыграть ещё со студенческих лет — Короля Лира. Старик Мендель — такой местечковый Король Лир.

— С трудом представляю, как можно поставить спектакль по Исааку Бабелю, по таким насыщенным текстам…

— Я тоже убеждён, что таких авторов, как Бабель, лучше не трогать: они и без того пишут так, что будоражат фантазию читателей. Но оказалось, что если есть настоящее желание воплотить эту прозу в театральной постановке, всё получится. Эти рассказы на сцене получили особую выразительность, главное — сохранилась интонация.

— Жюри «Золотой Маски» высоко оценило «Биндюжника…»

— Да, видимо, экспертный совет нашел в нём самобытность решения, изюминку. Мы получили восемь номинаций за этот спектакль! И две «Золотые Маски»: за лучший мюзикл и лучшую работу режиссёра.

— Вас тоже номинировали за лучшую мужскую роль. Обидно, что в итоге премия досталась не вашей работе?

— Что вы! Я философски смотрю на это. Всегда приятно быть отмеченным, но это не самоцель. После спектакля в Москве ко мне подходили многие зрители, благодарили за работу, и это мне очень дорого.

— Есть ли у театра грандиозные планы на ближайшие сезоны? И у вас лично?

— Мне трудно говорить о планах театра, тем более о грандиозных — это просто работа. Что касается меня, то есть желание поставить одну пьесу на малой сцене. Пока не хочу рассказывать подробности. Кстати, один спектакль за пределами ТЮЗа я сделал, это «Что случилось в зоопарке» — дань замечательному драматургу Эдварду ОЛБИ, который недавно ушёл из жизни. Его считают родоначальником так называемой новой волны. Мы играем в спектакле вдвоём с Анатолием КОБЕЛЬКОВЫМ. Вообще, Олби надо ставить в каждом театральном вузе.

— Все знают о тюзовской «Алиse» и «Снежной королеве». А какой спектакль театра, по-вашему, недооценён?

— В принципе, все на своих местах, но хотелось бы, чтобы некоторые игрались почаще. Например, другая королева, «Королева Гвендолин», в которой у меня роль тролля. Это непростая история о том, что тролль должен найти кого-нибудь, кто его полюбит, иначе он умрёт. История о предательстве и доверии. Тролль здесь совсем другой образ, не такой, каким его привыкли видеть в северных сказках. Автор пьесы — Ханна ДАРЗИ. В советское время она работала завлитом у Зиновия КОРОГОДСКОГО в знаменитом ленинградском ТЮЗе.

Мы показываем этот спектакль днём, школьникам, но я бы очень хотел убедить руководство театра ставить его на вечернее время. Когда дети смотрят такие постановки с родителями, это оказывает более сильное впечатление, это и слёзы, и откровение…

— Какие из художественных впечатлений последних лет оказались для вас особенно сильными?

— О последних впечатлениях не скажу, но есть фильмы, которые постоянно вспоминаются. Например, картина «Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса» режиссёра Эндрю ДОМИНИКА. В нём я впервые увидел Брэда ПИТТА как глубокого актёра. Вот где яркий пример игры по системе Станиславского! В каждом диалоге, в каждой паузе, в молчании… Кроме Питта, в фильме играют Сэм ШЕППАРД и брат Бена АФФЛЕКА Кейси АФФЛЕК — это потрясающие актёрские работы. История выходит далеко за рамки бандитского сюжета. Как сказал один мой приятель, это фильм о трагедии ничтожества. Люблю фильмы ФЕЛЛИНИ, братьев КОЭНОВ, «Старикам здесь не место», например, где есть и внутренние поиски, и интересная история. Ещё хочу назвать «Ростовщик» Сидни ЛЮМЕТА 1964 года. В нём блестяще сыграл свою роль Род СТАЙГЕР, знаменитый американский актёр. Очень грустный фильм.

— В одном из интервью вы сказали, что весёлым и лёгким людям в театре делать нечего…

— Лёгким — я имею в виду вот это: «пошалим, поиграем от нечего делать». Конечно, наша профессия подразумевает разное отражение характеров людей, темпераментов… Шекспира, например, невозможно сыграть в облегчённом варианте: результат будет поверхностным. Чтобы донести до зрителя все глубины человеческого начала, шекспировских страстей и мыслей, требуется другой замес. Нужно уже прожить какую-то жизнь, должен быть собственный опыт потрясений, падений, взлётов и радостей. Я считаю, что актёр сам должен испытать все стороны человеческой натуры, тогда это будет твоим, и ты станешь доступен широкому зрителю.

Ведь многие из зрителей тоже столкнулись с потрясениями. Иногда становится неловко — в зале перед тобой сидит, например, человек, который прошёл такие тернии, войну, пережил потерю близких. А ты играешь с холодным носом…. В общем, каждый раз надо выходить на сцену на пределе своих возможностей. Быть может, я усложняю, но это молох искусства, которому актёры отдают свою жизнь. А иначе неинтересно.

Татьяна АЛЁШИНА, «СИБИРСКИЙ ФОРУМ интеллектуальный диалог», март 2018