Нечеловеческие танцы
30 ноября 2021
«Анна Каренина» (по мотивам романа Л. Н. Толстого). Красноярский ТЮЗ.
Режиссер Александр Плотников, художники Александра Дыхне, Евгения Ржезникова
Мыслители и исследователи от Платона до Евы Иллуз задавались вопросом, что такое любовь и как преломляется отношение к ней у человека разных эпох. Взяв в работу роман Льва Толстого, Александр Плотников сократил его до галереи основных персонажей, сосредоточив внимание не столько на природе любви, сколько на природе отдельно взятого человека.
Пространство спектакля — вытянутая в длину белая комната, единственная отличительная черта которой — французские шторы во всю стену напротив зрителей. Несколько стульев по периметру: для зрителей и для актеров. Режиссер смотрит на героев с позиции равного, предлагая такую оптику и нам: мы все помещены в одно тесное помещение, вынужденные сосуществовать друг с другом. Камерность места диктует и интимность спектакля, рассчитанного всего на 30 зрителей. Появляясь на сцене однажды, герои не уходят с нее вплоть до финала. Жизнь не останавливается ни на секунду: когда артисты не играют крупный план, то остаются включены в действие — оценивают ли других или погружены в себя. Плотников смешивает приемы психологического и эпического театра, создавая вокруг персонажей рамку комментирования самих себя. Подавляющую часть спектакля актеры находятся в зонах молчания — наполненных и психологически достоверных, а в аудиозаписи звучат их внутренние монологи. Это создает эффект тройного отстранения: героев от себя, зрителей — от событий, разворачивающихся на сцене, а знакомого толстовского сюжета — не только от эпохи, но и от сиюминутного узнавания. Режиссер работает с разными регистрами восприятия: наблюдая за «живым планом», зритель следит за тем, что происходит, и подключается к этому эмоционально, рамка же позволяет понять, как это происходит, и проанализировать ситуацию. И режиссер, и актеры сохраняют безоценочное отношение к героям: никто из них не оправдан, и никто не осужден — они даны во всем противоречии человеческой природы.
Сцена из спектакля. Фото Ф. Подлесного
Планшет сцены вытянут по горизонтали. Плотников же добавляет ему пространственно-временной объем, как бы растягивая комнату в разные стороны: на стене — крупным планом лица героев в черно-белой съемке, напоминающей фильмы французской новой волны. Такое масштабирование позволяет зафиксировать детали: длинный взгляд, морщинки в уголках губ, — но все они искажаются за счет фактуры штор. Так работают далекие воспоминания, когда уже невозможно собрать картинку целиком, но отдельные эпизоды, лишенные цвета и подробностей, продолжают навязчиво всплывать в сознании. На полу — проекции в цвете — городские пейзажи и барочные картины — это мир других воспоминаний, быстрых и ярких, которые невозможно зафиксировать даже в мимолетных деталях — только чувства и ощущения. Иллюзорный мир мечтаний и воспоминаний тут крупнее мира реального: он обволакивает его с двух сторон — и только в нем хоть иногда возникают яркие краски.
Плотников исследует в спектакле человека внутри разных типов любви. Долли (Марина Бабошина) и Стива (Владимир Мясников) — угасшая страсть, привычка, долг, семейная повинность. Бабошина играет женщину тихую и кроткую, как бы недопроявленную, но в том, как она смотрит на Анну, как пристально наблюдает за Кити и Левиным, — в сложно выстроенной партитуре оценок — проявляется ее истинный характер. Угнетенная браком, бесконечными изменами мужа и столь же бесконечными родами, Долли уже не верит в то, что может быть любима и уж тем более желанна. Горячее желание быть любимой перерождается в ней в столь же горячее желание отстоять свое право на нормальное существование, пусть не женское, но человеческое: в ней чувствуются и колоссальная уверенность, и ярость от обиды за положение «живого трупа», за потерянную молодость — эти чувства подавлены, не вырываются наружу, но читаются на микроуровне — в жестах, мимике, взгляде затравленного зверя. Бабошиной удается, сохраняя внешнюю мягкость, даже покорность, играть тихую ненависть — западню, ад семейной жизни, из которого нет выхода.
Д. Мамичева (Кити), А. Князь (Вронский). Фото Ф. Подлесного
Стива Владимира Мясникова — большой ребенок, беззлобный и не жестокий, но не умеющий жить иначе, чем в куражах и постоянных поисках новых эмоций. Он бы и рад любить жену, но не может, не умеет. Пьянящее чувство первых завоеваний ему понятнее, чем глубина длительной привязанности. И, когда он обнимает жену, укутывая ее в свою большую шубу, — это не жест любви, а, скорее, поиск поддержки, способ удостовериться, что он не один (хотя и это тоже причудливая форма любви).
К Левину Юрия Киценко испытываешь материнскую нежность. Это совсем еще юный человек, притягательный в своей трогательности, наивности и нелепости — в уязвимом простодушии. Кити (Дарья Мамичева) кажется гораздо более опытной и зрелой на фоне совсем еще мальчика Левина. Переживая ее отказ, он утрированно неаккуратно ест конфету, размазывая шоколад по лицу и смешивая его со своими же слезами и соплями — по-детски обиженно утешая себя сладким. И Кити тут можно понять: она хочет страстей, искушения, а не возни с ребенком. Но Мамичева играет вечную бэби-вумен: нарочито восторженную, всегда беззаботную, что значительно обедняет героиню — из всех сложносочиненных персонажей спектакля она кажется самой одномерной. Если Левин проходит путь становления мужчины, то Кити остается милой улыбающейся девочкой от начала и до конца. Тем не менее только у этой пары, находящейся в самом начале отношений, а позже и семейной жизни, кажется, есть здесь шанс. Сталкиваясь с реальностью брака, далекой от его идеалистических представлений, Левин проявляет способность принятия Мы-бытия со всеми несовершенствами — обыденной человеческой любви и тихого счастья.
Сцена из спектакля. Фото Ф. Подлесного
Анна (Елена Кайзер) и Вронский (Александр Князь) — это страсть, которой невозможно противостоять. Любовь Анны — маниакальная идея, торжество эгоизма. В другом она ищет лишь оправдание для собственного существования, которое ей невыносимо. Изящно-тонкая в черном бархатном платье с открытой спиной, она выглядит предельно обреченной. Анна не умеет любить, она умеет лишь поглощать. Кайзер, как и Бабошина, играет женщину недопроявленную, но другого рода: если Долли подавляет свои чувства, то Анна просто не умеет с ними справиться и не умеет их выразить. За внешней холодностью и отстраненностью в ней кипит огонь, требующий постоянного раздувания, — желание находиться на пике адреналина и доводит Анну до нервной агонии. Она ложится на пол и бьется в припадке: ее тело напряжено, кулаки сжаты, а там, где просится крик, из нее вырывается только мучительный стон через сомкнутые зубы — она все пытается держать под контролем, обуздать себя. Неотвратимость трагедии задана здесь на протяжении практически всего спектакля: вот Анна, задумавшись, дует в бутылочку, а она издает звук, похожий на гудок поезда.
Вронский тоже действует лишь из эгоизма. Его появление ломает заданный до этого монотонный тягучий и вязкий ритм спектакля. Он входит резко и быстро, не похожий ни на кого вокруг — дерзкий молодой человек с зализанными волосами, всегда с прямой спиной и твердой походкой. Если костюмы остальных персонажей лишены ярких примет времени, но все же стилизованы под толстовскую эпоху, то у Вронского — современные массивные ботинки, полуобтягивающие черные джинсы — он другой. Решительный и уверенный в своей возможности обладать чем и кем захочет, кажется, что он абсолютно неуязвим в самолюбовании и праве на доминирование. Он овладевает Анной жестко, несмотря на ее сомнения: она бьется в его крепких объятиях, вырывается, но он притягивает ее силой. Это сцена рифмуется с его рассказом о скачках, когда из-за его ошибки лошадь ломает хребет, а он продолжает тянуть поводья, не желая поверить в свой проигрыш. За проявлением силы и Вронского, и Анну ждет мимолетное ощущение счастья от исполнившегося желания: на полу проекция пейзажей Петербурга, снятых сверху, а на ней лежат герои, повторяя знаменитую позу шагаловского полета.
Е. Кайзер (Анна). Фото Ф. Подлесного
Каренин (Анатолий Малыхин) хоть и включен в любовный треугольник, но существует отдельно. Малыхин играет трагедию человека, внезапно понимающего собственную никчемность. Он смотрит на себя глазами Анны и встречается не с тем человеком, каким сам себя представляет. Узнав об измене жены, он пытается что-то сказать, но каждая попытка издать звук приводит к порывам тошноты — ему физически невыносимо все происходящее. Большую часть действия он погружен глубоко в себя, лишь изредка включаясь в сложную систему оценок, выстроенную между персонажами, — у него они всегда удивленные, алогичные — жизнь больше не пробивается в его мир, она течет параллельно его существованию. Но кажется, что даже так глубоко травмирует его. Развитие роли Малыхина — это медленный, совершающийся на молекулярном уровне процесс умирания.
Система персонажей спектакля — сгусток мира, его концентрированная модель, густонаселенная разными индивидами, каждый из которых страстно желает жить, но не находит в себе сил и не может ощутить жизнь как полнокровное состояние. Они возлагают надежды на любовь как на обещание проявления собственной бытийности через другого, через свое в нем отражение. Любовь — гарантия реальности бытия и оправдание жизни. Но она оборачивается разочарованием. Никто из героев не принадлежит в полной мере ни самому себе, ни другому. И если Левин и Кити идут по пути принятия (хотя мы не узнаем в пределах спектакля, что будет с их браком лет эдак через десять), то для Анны нет возможности смирения. За сбывшейся мечтой ее ждут только разочарование и скука, угнетающая обыденность — невыносимость жизни с самой собой. В спектакле нет поезда, как нет тут и никаких других примет бытовой жизни (разве что детская коляска, кочующая от одного персонажа к другому и служащая напоминанием о том, что семья — это не шагаловский полет). В финале Анна кричит Вронскому: «Вернись, мне страшно!» — и ее слова несутся, наращивая скорость, в проекции на полу — так, что действительно начинают напоминать движение вагонов поезда. Со сцены постепенно уходят все герои: в темноте и тишине Анна спокойно ложится на проекцию, а рядом с ней устраивается Каренин, жизнь которого тоже кончена.
разработка ПО сайта
