Назад в будущее

25 апреля 2022

Вы ставили спектакли на разных театральных площадках страны, в том числе московском театре «Современник», театре на Малой Бронной, БДТ им. Товстоногова и других российских театрах, а теперь в Красноярском театре юного зрителя. Что вас связывает с Красноярском?

С художественным руководителем Красноярского театра юного зрителя Романом Феодори мы знакомы больше десяти лет, впервые встретились на театральной лаборатории в Южно-Сахалинске. Последние несколько лет мы с Романом обсуждали возможность сотрудничества, и вот, наконец, всё совпало: появилось время, и я с удовольствием взялся за новый проект. Я был наслышан об успехах ТЮЗа: Роман Феодори и Даниил Ахмедов создали в Красноярске свою маленькую театральную империю, известную не только в России, но и за её пределами. Для меня честь стать частью этого большого театрального дела.

Близка ли вам эстетика Красноярского ТЮЗа?

На мой взгляд, главная миссия Красноярского ТЮЗа – продвигать историю визуального театра, показывать зрителям, что театр бывает не только психологическим и реалистическим, но и образным. Такой театр обладает поразительным качеством, он будто опрокидывает человека в совершенно неизвестную ему до этого реальность – сказочную, волшебную, сотканную из света, звука, необъяснимой внутренней энергии. Очень важно, что у зрителей в Красноярске есть возможность видеть такой театр – яркий, зрелищный, но при этом чуткий и умный, по-настоящему развивающий визуальную культуру.

Вам интересен такой театр?

Как одно из направлений, да, поскольку я люблю всё, что связано с визионерством. В своей театральной практике изначально я тоже много работал именно через образы, не связанные со словом. Я не отношу себя к тому разряду режиссёров, которые действуют через точно сформулированную мысль. Мне часто помогает интуиция. Если говорить иносказательно, я как собака, чувствую, а сказать не могу, поэтому иногда найденное сценическое воплощение оказывается для меня точнее многих вербальных высказываний. С этой точки зрения, конечно, визуальный образный театр мне близок, хотя сам я не всегда действую в подобной стилистике.

Давайте поговорим о вашей стилистике. Вас непросто отнести к определённому типу режиссёров, последовательно развивающему традиции одной театральной школы. Впрочем, современный театр всё больше выходит за общепринятые границы, становится междисциплинарным. Но давайте, всё же наметим сетку координат, какой театр вы любите? К какому тяготеете?

Наверное, моё счастье и несчастье одновременно в том, что сейчас я не особенно дорожу своей привязанностью к какому-то раз и навсегда найденному стилю. Нет такого, чтобы я отыскал свою волну и боялся с неё соскочить – я к этому отношусь с достаточной степенью пофигизма. Мне нравится идти туда, куда меня ведёт сердце. Все мои спектакли по-своему разные, но некая общность всё же есть: мне нравится работать на стыке реального и нереального – я это называю фантастический реализм. Интерес к этому направлению, я думаю, отчасти обусловлен моей профессиональной биографией, поскольку свою театральную практику я начал в подвальной любительской студии.

Расскажите подробнее. Как формировались ваши театральные взгляды?

История с театром для меня началась ещё в школе с кружка при Доме культуры в Казахстане. Затем я переехал в Челябинск, не поступил там в театральное и пошёл учиться на культурологический факультет Академии культуры и искусства. Чтобы не потерять связь с театром, я начал ходить в любительскую студию «Манекен». Там как раз я и погрузился в андеграундную историю: подвальное помещение студии, ощущение свободы творчества, эстетика панка, образного театра, связанного с уличными перфомансами. С тех времён во мне, наверное, и живёт любовь ко всей этой эстетике. Затем был режиссёрский факультет ГИТИСа, там я получил своё второе высшее образование. Этот этап связан с совсем другим направлением театра: меня учили взаимодействовать с классикой, работать с артистами и психологией. Мне кажется, что эти две противоположные стихии театра объединились в моём сегодняшнем методе – это микс классики и андеграунда. Для меня важно, чтобы внутри даже самой стройной системы был слом в какую-то совершенно другую театральную область, поэтому в спектаклях я часто экспериментирую и стремлюсь формировать высказывание. Раньше я чаще выбирал путь: чувствую – делаю, но со временем понял, что режиссёру всё же важно оформить мысль, ответить на вопрос: какая же идея стоит подо всем этим, что хотел сказать автор?

Режиссёры и художники часто не любят этот вопрос. Как вы на него отвечаете для себя?

Каждый режиссёр театра и кино, так или иначе, всегда формирует систему, которая базируется на определённых идеях и смыслах. Я убеждён, что зритель имеет право знать, о чём спектакль, который он только что посмотрел. Вопрос здесь даже не в том, чтобы дать готовый ответ, скорее обозначить тему разговора. В этом смысле ясность мысли, высказывания, энергии, в которую ты приглашаешь зрителя, безусловно, важна.

Среди ваших театральных работ немало спектаклей по классическим произведениям, но при этом вы ставите пьесы современных авторов. В чём для вас как для режиссёра кроется особая ценность классики и чем она так актуальна сейчас?

Интерес к классическим произведениям у меня появился давно. Я долго размышлял о том, чем же объясняется эта непреодолимая любовь к классике. Склонен считать, что определённый кредит доверия всё же обусловлен тем, что произведение прошло проверку временем. Но есть ещё один важный и тонкий момент: в классике мы находим опору, которая всем нам очень нужна. Особенно это актуально в моменты катаклизмов, когда появляется ощущение, что рано или поздно всё может очень измениться. Это совершенно нормальное свойство человеческой психики – стремление прийти к балансу, вернуть себе ощущение равновесия. Я думаю, что близкая и понятная многим классика помогает найти эту точку опоры.

Мне кажется, что работать с очень известными классическими произведениями – это всегда вызов для режиссёрской команды. Существует много трактовок, огромный постановочный бэкграунд, многие представления и реалии современного общества слабо коррелируют с контекстом XIX века. Как сейчас работать с классическим текстом?

Мне кажется, что сколько бы ни было интерпретаций классики, всегда важен момент собственной встречи с произведением. Это как с туристическими местами: вроде бы все видели фотографии, но факт первого личного опыта невозможно сравнить ни с чем. Мне нравится погружаться в этот, как говорил Умберто Эко, литературный лес, быть в нём гостем, пытаться найти ключи, отмычки, подсказки. Сначала входишь в это литературное пространство в одиночку, как режиссёр, а затем приглашаешь туда артистов, которые делают свои открытия и тем самым обогащают спектакль новыми смыслами. И в этот уже освоенный режиссёром и актёрами литературный лес мы потом приглашаем зрителя: возможно, у кого-то уже сложились штампы восприятия этого леса, что он, например, страшный и непонятный или скучный и слишком прозрачный, но когда зрители проходят этот путь, видят расставленные акценты, они тоже могут совершить открытие – в моменте встречи с классикой необходим этот момент удивления. И конечно, когда обращаешься к классическим текстам, важен факт изначального уважения и доверия автору, не желание просто всё поломать, а стремление проложить по заданной писателем траектории свой маршрут, которого до тебя никто не прокладывал. В этом есть интерес и непрекращающаяся ценность живых встреч с классикой.

Произведения Тургенева занимают важное место в истории русской литературы. Вы взялись за постановку одного из самых значимых и известных текстов, он есть в школьной программе. О чём для вас эта история? Какой там основной конфликт по-вашему?

Роман, события которого разворачиваются за два года до отмены крепостного права, раскрывает нам мироощущение людей, живущих в стране, которая на тот момент находилась на пороге серьёзной внутренней перестройки и смены парадигм. Сегодня мы тоже на границе большого переустройства, мы ещё не знаем, какой будет реальность, но уже пытаемся сложить эту новую картину мира. Немаловажно, что в романе «Отцы и дети» мы смотрим на эту историю глазами двух молодых людей. В их студенческой жизни тоже наступает момент самоопределения, который побуждает к размышлениям о том, куда дальше идти, какую траекторию и образ мыслей выбрать. Они поступали в институт в одном состоянии, а заканчивают в совсем другом, они не понимают, куда деваться и что делать. Вопрос, как быть дальше – один из главных вопросов в романе Тургенева. Герои постоянно размышляют, что делать в новой реальности, которую ещё невозможно до конца осознать, потому что она ещё не явилась во всей своей полноте. Момент предчувствия молодым человеком новой жизни – важный лейтмотив, который проходит через всё произведение.

Роман Тургенева в этом смысле был определён общественными дискуссиями, которые велись в то время. «Отцы и дети» остаются одним из самых живых и обсуждаемых произведений русского канона – несмотря на то, что исторический контекст романа давно ушёл в прошлое. Как сопрягаете этот текст с современностью?

Изначально мы исходим из позиции, что артисты не играют людей XIX века. Когда мы начали репетировать, я сразу сказал, что реконструкция не входит в мои планы. Ситуация реконструкции в театре чаще всего оборачивается балом в платьях из штор. Меня скорее интересует то, почему сегодняшние люди так тянутся к XIX веку, хотят почувствовать себя людьми другой эпохи; почему возникает внутренний конфликт: вроде бы хочется жить ценностями ушедшего века – читать книги, одеваться в одежду, отвечающую канонам элегантности XIX века, хотя вокруг совсем другая реальность.

Базаров – человек, отрицающий положительное значение общепринятых ценностей – религии, искусства, традиционных нравственных норм. Есть ли такая ролевая модель в современности?

О нигилизме Базарова мы все слышали: он отрицает авторитеты, представляется всем материалистом, который совсем не верит в тонкие материи. Сегодня мне кажется, что Базаров – это человек, который выступает с критикой вообще всех явлений, которые его окружают. Он понимает, что во всём присутствует ложь, чей-то умысел, будто кто-то формулирует правду именно так, потому что это удобно по какой-то причине. Самому же молодому человеку ещё не хватает ни знаний, ни опыта, чтобы сориентироваться в жизни – ему легче выставить щит, выбрать путь одиночки и сказать, что он никому не верит.

Евгений Базаров встраивается в определённую линию героев русской литературы. В чём его своеобразие по-вашему?  

Базаров в отличие от лермонтовского Печорина, тоже человека с глубоким внутренним разломом, выступает уже не только в экзистенциальной, но и в активной позиции – он чувствует, что может быть общественно полезен. Если Печорин никак не участвовал в социальной жизни, то Базаров понимает, что способен менять общественное устройство, хотя ещё и не знает, каким образом. Важно, что он уже готов обозначить свою позицию. Затем продолжают эту линию и другие литературные герои, среди них, например, и Раскольников, и Рахметов, они уже как раз и перейдут к активной деятельности. Базаров – это ступенька между человеком, который переживает этот внутренний разрыв, и человеком, готовым действовать. На мой взгляд, Евгений Базаров знаменует собой переходный тип героя – от размышляющего к действующему. Базаров, кстати, практически дауншифтер: он отучился в Петербурге, имел возможность стать кем угодно, но сознательно выбрал вернуться в деревню, жить на своей земле, помогать людям. Ужас того, что человек с блестящими перспективами закончил свою жизнь так скверно: и в этом есть и что-то страшное, и новый пафос.

Писатель Александр Иличевский считает, что роман Тургенева – «первая в русской культуре попытка показать, что идеология уничтожает человека». Как считаете, Базарова действительно погубила его собственная идеология?

Мне кажется, его идеология даже не успела сформироваться. Такие страстные и честные натуры, как Евгений Базаров, в определённый период жизни вполне могут зацепиться за какую-то идеологию, но это вовсе не значит, что эти убеждения останутся с ними на всю жизнь. В этом тоже есть противоречие, потому что есть Базаров-человек, который что-то чувствует, обо что-то спотыкается, перед чем-то оказывается уязвим, и есть другой Базаров, который, как сейчас говорят, за что-то активно топит. Не всегда эти слова исчерпывают глубину его собственной личности.

Роман Тургенева насыщен большими описаниями и поэтичными пейзажами. Вы работаете с прозаическим текстом, а его нужно воплотить на языке театра. Как вы это делаете?

Инсценировку написал я сам, перед этим посмотрел варианты коллег, но сформировал свою версию. Роман довольно легко «ложится» на сцену, потому что он написан вполне внятными диалогами. По форме «Отцы и дети» – это роман-путешествие, поскольку герои переезжают из усадьбы в усадьбу, это такое road movi по родной стране. Эта структура путешествия ярко отражается в сценографии художника-постановщика спектакля Наны Абдрашитовой. Действительно, Тургенев – очень изящный автор, в его романах пейзажи играют большую роль. Перед нами стояла задача найти эквивалент этому духу природы, нащупать инструменты, которые позволяют ощутить м объять мир, окружающий персонажей. Вы правы, перенести романную структуру в сценическое пространство довольно сложно. Литература и театр всегда говорят на разных языках. Можно выйти на сцену и прочитать отрывок их текста, но это будет просто трансляция текста, а нужно найти, как передать внесюжетные вещи через театральный язык, это всегда предмет исканий и новых решений. Для меня важно, чтобы спектакль не был кратким пересказом литературного произведения, это должна быть именно интерпретация. Тот, кто хочет узнать роман в чистом виде, может почитать книгу. Спектакль – это всегда форма перевода, а значит, в ней неизбежно что-то отсекается, что-то прирастает, возникает своя атмосфера.

Кстати, про команду, над спектаклем вы работаете вместе с супругой – художником-постановщиком Наной Абдрашитовой, у вас уже сформировавшийся творческий тандем. Воздух между текстом и контекстом в постановке часто создаёт именно художник. Какой будет художественная реальность спектакля?

Одна из ключевых задач, которая стояла перед нами, была в том, чтобы понять, как должна выглядеть среда. С одной стороны, она должна отсылать нас к XIX веку, с другой – быть современной. Путешествие предполагает перемещение, нужно было продумать, как соединить разные точки на карте в одной сцене. А ещё в романе важен контраст красоты пробуждающейся природы и при этом окружающей разрухи – это тоже нужно было передать. Мне кажется, что Нана блестяще справилась с этими задачами. В художественном решении сценического пространства есть своя красота, это не постмодернистский сплав всего со всем, а шаг в сторону метамодернизма, поиск новой красоты, чистоты и ясности.

Как происходил кастинг?

Кастинг проходил за пару месяцев до начала работы. При распределении на роль Базарова мне было важно, чтобы у артиста было безусловное сценическое обаяние, чтобы зритель смог подключиться к этому герою, увидеть его разным: и серьёзным учёным, и беспечным студентом, и страстным спорщиком. Главные роли играют Саша Князь и Саша Дьяконов, знакомые многим зрителям. Они прошли непростой путь, потому что большая главная роль может быть до последнего момента будто бы под какой-то плёнкой: вроде видишь очертания, но всё же перед глазами пелена. А вот когда эта плёнка лопнет, тогда и хлынет настоящая энергия персонажа, причём, это может произойти в самый неожиданный момент, даже после премьеры. Во время подготовки спектакля важно заложить фундамент, о чём эта роль, о чём этот человек. Мне вообще нравится наш состав, все артисты по-своему блестящие, каждый со своим опытом и бэкграундом. С ними интересно размышлять, потому что не просто актёры-функции, они способны выйти за границы своего персонажа. Мне важно было, чтобы слова, произнесённые на сцене, актёры понимали на своём внутреннем уровне. Мы много обсуждали то, на какие темы герои говорят между собой. Важно было, чтобы эти темы стали своими для артистов, тогда это уже присвоенная история.

За героями романа «Отцы и дети» уже стоят типичные сложившиеся образы. Как вдохнуть в них новую жизнь?

Потрясающе, что актёры, с которыми я работаю, могут найти парадокс в ситуациях, которые кажутся универсальными. Обстоятельства простые, но в них важно найти индивидуальный поворот, потому что всё в искусстве строится на сочетании универсального, понятного и индивидуального, непредсказуемого. Важно, что актёры владеют внутренним чутьём, пониманием, что всё может быть не так однозначно. Весь роман состоит из этих простых, понятных всем жизненных сценариев, наша задача – найти неожиданное звучание для каждой такой ситуации.

Это требует от артистов большой внутренней работы.

Я часто до последнего не начинаю застраивать спектакль, пока не начинаю понимать, что в них самих проснулось это желание.

В этом тоже есть свой смысл – не начинать застраивать внешне, пока это ещё не выкристаллизовалось внутреннее. В этих рваных краях есть красота.

Это очень страшно, опасно и непредсказуемо, но я заставляю актёров проходить насквозь большие отрезки пути, для меня важно не давать один способ решения, а провоцировать на собственный поиск одного из многообразных решений. Конечно, мы красиво сейчас об этом говорим, – где-то есть жёсткая застройка, но я стараюсь дать им куски, где они сами могут принимать решение и думать, зачем и почему это так.

Кому этот спектакль адресован?

Это спектакль для всех, потому что там союз и отцов, и детей, он про разные поколения, каждое из них по-своему право. Тургенев – это всё-таки автор баланса, он не переводит напряжение в одну единственную сторону. Он всегда ищет баланс, он говорит, что реальность победит вообще всё, любые катаклизмы, да она может быть странной и корявой, но жизнь продолжается, а уж как будут люди в ней распределяться – это уже другой вопрос. Тургенев обрисовывает судьбу героев, распутывает узлы, даёт полновесную картину, что во всех жизненных сценариях есть определённая полифония, выбор разных способов существования. Если возвращаться к вопросу о том, для кого этот спектакль, то это история для всех, кто понимает, что в жизни происходит что-то новое, непонятное, необъяснимое. Мы не предлагаем решений, это не методичка о том, как нужно жить. Да и кто мы, для того, чтобы давать такие советы? Скорее, этот спектакль поможет нам сойтись со зрителем, которому также страшно и непонятно, разделить этот момент предчувствия, незнания. Этот честный момент.

Текст: Александра Таянчина

Фото: Александр Нерозя

Журнал «Собака@», Красноярск, апрель, 2022