Мечты и реальность Романа Феодори

10 марта 2012

natashina-m.jpg476Спектакль «Наташина мечта» Романа Феодори сделан по той версии пьесы Ярославы Пулинович, где есть только одна героиня — детдомовка Наташа Банина и, соответственно, один ее монолог.

И вот тут — вся необычность замысла. «Наташина мечта» красноярского ТЮЗа, руководителем которого и является Феодори, — это многонаселенный масштабный спектакль с внушительным сценографическим, пластическим и музыкальным решениями. Жанр его театр определяет как мюзикл (но тут возможны варианты). Режиссер выводит на сцену не только всех героев повествования Наташи, но и будто бы весь ее внутренний мир, а также некую антитезу ему, но об этом чуть позже.

Несомненно, присутствие в программе «Новой пьесы» этого спектакля не случайно. Ведь (и это очевидно по двум постановкам красноярского ТЮЗа) театр в лице молодой режиссуры начинает искать новые ключи к ставшим уже классическими текстам современной пьесы.

И так, режиссер превращает «Наташину мечту» в огромную театральную машину — этого никто не делал, и это поражает воображение. Но тем более интересно разобраться с тем, как эта машина работает.

Номинально мы имеем спектакль, который собирается разговаривать со своей аудиторией на понятном ей языке, то есть на языке молодежной суб-культуры. Режиссер занимает в спектакле коллектив уличных танцев, паренька-репера (который, стоя на массивной декорации, то и дело исполняет свой ритмизованный речитатив). Но, по сути, Роман Феодори работает с текстом «Наташиной мечты» вполне классическим способом. Таким, например, как его учитель Геннадий Тростянецкий работал с прозой. И, пожалуй, это ключевой момент, Феодори ставит «Наташину мечту» как прозу. И сценический язык спектакля напоминает сценический язык последней постановки Тростянецкого по роману Е. Чижовой «Время женщин».

В том и в другом спектакле есть главная героиня, вокруг которой — составленный из разнообразных условных и реальных пластов огромный мир. Как решены в спектакле Тростянецкого элементы советской системы (женсовет), так же Феодори решает «воспиток» в детском доме, врачей в больнице, куда попадает героиня, выпрыгнув из окна, группу детдомовцев. Все они, как агенты Смиты в фильме «Матрица», множатся и множатся. И вот вместо одной, от силы двух воспитательниц из текста, возникает маленький отряд одинаковых монстров в советских ситцевых платьях и с кичками, вместо одного врача — опять же многочисленные монстры в брезентовых комбинезонах. Детдомовцы также превращаются в многочисленную карикатурную армию. Все они существуют условно, марионеточно, являясь некими живыми функциями в том виртуальном мире, который выстраивает режиссер.

Основа сценографии — большой белый куб, который разнообразно видоизменяется, трансформируется, поворачивается то стороной, усеянной многочисленными отверстиями с дверцами, то маленькой белой комнатой внутри куба, створки одной из сторон открываются и там оказывается стена любого казенного учреждения (кафель и зеленая краска).

Из этого куба появляется и героиня, и весь её мир, а в белой комнате внутри куба, похожей на палату в сумасшедшем доме, закончит она свое повествование.

Антитезой всему этому наташиному миру становится другая, успешная и красивая современная молодежь, танцующая свои модные танцы и с осуждением взирающая на уродливых и нелепых детдомовцев. Режиссер задает этот конфликт в экспозиции, а в финале стоящий на белом кубе мальчик-репер говорит о том, что таких людей, как Наташа, быть не должно. И, на мой взгляд, это лучшее, что есть в спектакле. Не взрослый мир приговаривает Наташу и таких как она, к несуществованию, а чистенькие, красивые, умные её ровесники. Им (нам) не важно, как и почему она стала такой, они (мы) не будут слушать её повествования, а заглушать её пронзительный монолог музыкой и речитативом.

Многое в этой масштабной конструкции под названием «Наташина мечта» кажется избыточным, или, наоборот, использованным лишь на десять процентов из ста возможных, а иногда иллюстрирование текста совсем не приращивает смыслов рассказу главной героини, и порой кажется, что Наташа в исполнении Анны Киреевой тонет, растворяется во всем этом театральном мире. Однако, вот это противостояние нас — успешных, бескомпромиссных, уверенных в себе — и других — несчастных, уродливых, но зато твердо знающих, какая у них мечта — эта режиссерская провокация мне кажется крайне важной, важнее всех масштабных формальных решений.

Оксана КУШЛЯЕВА
Блог "Петербургского театрального журнала", 8 марта 2012 г.