Интервью Романа Феодори для MASKBOOK

20 марта 2021

По первому образованию вы преподаватель. Как педагогические навыки помогают при постановке детских спектаклей?

Мне кажется, что педагогические навыки помогают при постановке любого спектакля: и детского, и взрослого. Я имею в виду общение с актёрами. Если говорить о детских спектаклях, то проблема в том, что ни одна драматическая школа не подразумевает даже спецкурсов по детской психологии. А понимание их реакций, изучение внимания – очень важная вещь в работе с детскими спектаклями.

То есть в России нет школы режиссёров детского театра?

Да, даже хотя бы полугодового факультатива, где объяснили бы, каким образом разговаривать с ребёнком. В театре часто затрагиваются очень сложные темы: проблемы потери, предательства. Для того, чтобы на эти темы с ребёнком разговаривать, нужно понимать, с каким возрастом ты работаешь. После посещения театра может остаться травма, и очень серьёзная.

Как чаще всего происходит: в детский театр приходят либо выпускники, которых ещё никуда не взяли, либо режиссёры, которым не дают ставить взрослые спектакли и они вынуждены делать детские. Людей, которые любят заниматься детским театром, очень мало.

Если режиссёр хочет сделать спектакль на тему смерти, потери матери, не понимая, на какой возраст рассчитывать и каким театральным языком разговаривать, то он может очень сильно травмировать ребёнка. Здесь педагогическое образование мне, конечно, помогает. Я изучал углублённо детскую психологию и имею базовые знания. Полнокровно и длительно работая в театре для детей, я эти знания начинаю изучать уже практически.

Вы говорите про возраст, но ведь нельзя угадать наверняка, ребёнок какого возраста придёт на спектакль.

Ну как это нельзя!

По отзывам видно, что на ваши спектакли ходят и дети лет 5, хотя возрастное ограничение 12+.

Тут тоже есть хитрость, которая приходит с опытом. Если мы ставим маркировку 6+, приведут четырехлетних. Если маркировка 12+, приведут десятилетних. Поэтому можно её намеренно завышать. Бывает наоборот, что родители приводят на спектакль пятилетнего ребёнка и уверяют нас, что он всё понимает. А мы говорим о том, что, приводя на наш спектакль маленького ребёнка, можно раз и навсегда отбить у него любовь к театру. Мы же не просто так пишем эти возрастные ограничения. А потом родители выводят из зала плачущих детей.

Но там правда страшно, особенно в «Племяннике чародея». Я, когда смотрела спектакль, успокаивала себя только тем, что всё должно закончиться хорошо.

Конечно хорошо, у него мама умирает в конце. (Cмеётся).

Кстати, почему вы сделали так, что она умирает? Этого ведь нет в книге.

Да, в книге нет. Во втором спектакле («Хроники Нарнии. Конь и его мальчик» – прим. ред.) придумана вообще вся рамка вокруг. Мы оставляем за собой право вносить в текст изменения и корректировки, которые нам бы хотелось, чтобы обострить тему. Когда мы, уже доделывая спектакль, посмотрели на то, что он приходит домой и мама выживает, нам показалось, что это странная история.

И получилось в итоге очень трогательно. Но это, кстати, не все дети могут уловить – только старшие.

В среднем, только после 8 лет ребёнок может воспринять спектакль на большой сцене как целостное высказывание. До 8 лет дети могут на что-то “залипнуть”. В театре миллион отвлекающих факторов: лепнина, занавес, куча народу, люстра, свет, звук. С маленькими детьми хорошо работают театры малых форм. Ведь если ты хочешь поговорить с ребёнком о чём-то сокровенном, ты не полезешь на антресоли – ты сядешь с ним рядом. А дети постарше уже могут держать внимание.

Посыл ваших спектаклей в том, что нужно бороться, учиться жить с большой потерей. Но как маленькому ребёнку это сделать?

В последнее время я замечаю, что родители пытаются уберечь ребёнка от любой травмы. Считают, что в театре нельзя разговаривать про смерть, про предательство, про сложность гендера. А мне искренне кажется, что именно сложности и травмы формируют личность. Ты от них никуда не денешься. Именно твоя история прохождения сквозь эту травму формирует тебя в будущем. Потерю можно принять, как в «Племяннике чародея». Герой не забывает своё горе: остаётся шрам. Мне кажется, родителям не надо бояться столкновения ребёнка с действительностью. Дети должны понимать, что мир разнообразен, что им будет в этой жизни и хорошо, и плохо.

А чему вы сами научились, готовя этот спектакль?

Оба спектакля очень сложно воспринимаются критиками. Многие над ними издеваются, говорят, что это провинциальный ТЮЗ. Один из критиков сказал: «Делали спектакль на «Золотую Маску», а получился утренник к Новому году».

Вы правда делали спектакль на «Золотую Маску»?

Нет, конечно! Ни один адекватный человек не станет делать спектакль с расчётом на «Золотую Маску». Наш спектакль очень хорошо идёт в Красноярске, мы возили его в Екатеринбург, он прекрасно прошёл на Большом детском фестивале. Его любят зрители, актёры, директора, потому что он хорошо продаётся. Там поднимаются вполне серьёзные темы. При этом есть ряд критиков, которые его не любят. Меня это в какой-то момент научило не доверять определённой театральной критике. Я раньше очень мучился, когда слышал какие-то нелестные вещи, а сейчас вдруг расслабился.

Более того, один театральный критик у меня спрашивала по поводу второго спектакля («Хроники Нарнии. Конь и его мальчик» – прим. ред.): «Я не понимаю, они умерли в карцере? Если да, то куда пропали их тела?» А рядом сидели дети, которые ей отвечают: «Вы что, не понимаете? Они исчезли!». И вдруг я осознал, что дети понимают меня.