Генриетта Яновская: «Там, где ты, и есть центр Вселенной»
04 июля 2011
Она может рассказывать о чем угодно – о временном «разрыве» между Москвой и Красноярском, об образе Кабанихи в «Грозе», о том, как ей не хватает серой, с колючей проволокой наверху, стены шелкового комбината.
Неважно о чем. Потому что и стена, и «Гроза», и сигарета, которую задумчиво закуривает Генриетта Яновская, и чашка чая, о которой она забывает, тут же становятся самым интересным происшествием на свете. И тебя, как в воронку, втягивает в центр Вселенной.
На встречу с актерами и зрителями, которая прошла на камерной сцене театра им. Пушкина в рамках фестиваля «Норильские сезоны», Генриетта Яновская немного опаздывает. Всего на несколько минут. И тут же извиняется: «Я до сих пор в ужасе от временной разницы между Москвой и Красноярском. Сейчас у нас глубокая ночь». И после небольшой паузы начинает рассказывать об эмоциях от возвращения в Красноярск (40 лет назад Генриетта Яновская работала в нашем ТЮЗе).
Жаль, что могу лишь опосредованно попытаться передать притягательность этой необыкновенной женщины. Прямая речь на газетном листе выглядит слишком сухо и бледно. Однако постарайтесь представить, что все, о чем она рассказывает, тут же превращается в драму. И в то же время наполнено спокойным юмором мудрого человека.
ДЫРА В СОЗНАНИИ
— Сама не ожидала, насколько острыми окажутся впечатления от возвращения в Красноярск, ведь я уехала отсюда 40 лет назад. В юности провела здесь 2 года. Думала, вернусь сюда, и будут нежные ностальгические секунды. Но – ничего подобного: воспоминания оказались мучительными. Говорят же – никогда не возвращайся туда, где был молод и счастлив. Мне стало горько, когда я подъехала к театру юного зрителя. Вспомнила стену шелкового комбината, которая тянулась от ТЮЗа до гостиницы цирка, где мы жили. Серая, страшная, поверху обмотанная колючей проволокой. И вот представьте: ты идешь из гостиницы на работу вдоль этой стены. И вся «зэковская» и самиздатовская литература «идет» рядом с тобой. Сразу понимаешь: ты не дома. Сейчас этой стены шелкового комбината нет. И это счастье, что она исчезла. А для меня – дыра, пустота на ее месте. Не хватает чего-то.
Современный Красноярск меня восхитил. 40 лет назад я жила на правом берегу, и мост пересекала считаные разы. Один раз – когда в кино отправилась, на премьеру фильма «Айболит-66». В другой раз – когда меня, в числе других работников театра, вызвали в крайком, чтобы решить вопрос о нашей политической неблагонадежности.
Тогда в труппе ТЮЗа были ленинградцы, москвичи. И все приехали в Красноярск, потому что здесь была возможность РАБОТАТЬ. Мы вкалывали. Стоило вернуться из театра, тут же раздавался стук в дверь гостиничного номера. Приходили актеры, и снова начинались репетиции. Да, мы пахали, но зато было ощущение: там, где ты, и есть пуп Земли.
ХУДОЖНИК И ВЛАСТЬ
— В те времена нашу труппу поддерживала начальник управления культуры Мария Сидорова. Это была поразительная женщина. Из тех женщин, которым, к сожалению, на роду написано постоянно останавливать на скаку коней и заходить в горящие избы. Обязательно навещу ее могилу на кладбище. Это было бы дикой подлянкой с моей стороны – приехать в Красноярск и не отдать дань памяти Марии Сидоровой.
— До того как ее «перебросили» на культуру, Сидорова была партийным работником. Тогда такое назначение не было наградой. А она была удивительным человеком. Вы бы знали, какую ахинею несли начальники от культуры! Вам сейчас это сложно понять. Вот, например, мы придумали белые декорации для спектакля. Тут же замечание: «Это что за намеки? Вы сами говорили, что в Китае белый — цвет траура». Ну давайте сделаем декорации красными! Но ведь будет еще хуже. И во время, когда происходил этот бред, Мария Сидорова поддерживала такой театр, как Красноярский ТЮЗ. Театр, который гремел тогда по всей России. Благодаря ей появился знаменитый «Гамлет» — спектакль, который потом вошел во все энциклопедии, во все учебники по театральному искусству. Это была постановка со странными, вывернутыми декорациями, которые создавали обратную перспективу. Казалось, что человек, который находится вдалеке, стоит близко, и наоборот. Это создавало поразительный эффект.
Была опасность, что этот спектакль, как все, выходящее из ряда вон, «зарежут». Однако Мария Сидорова этого не допустила при помощи очень тонкой интриги. Наш «Гамлет» еще до выпуска повезли в «девятку» – город закрытый, независимый, не подчиняющийся местному партийному руководству. И вот мы повезли «обкатывать» еще не принятый спектакль. Играли там его 4 раза, после чего вернулись в Красноярск. Зрители подходили к нам и говорили: «Мы в обиду «Гамлета» не дадим». Таким образом, общественное мнение уже было сформировано. Тонкий политический ход помог выпустить спектакль.
Или вот еще пример того, как тонко она чувствовала, что необходимо сделать, чтобы защитить наш театр. Собирались ставить «421 градус по Фаренгейту». Главным символом спектакля должно было стать сожжение книг как символ уничтожения культуры. Мария Сидорова советует: «Нужно ехать в Москву, в Минкультуры, зайти в такой-то кабинет, к такой-то женщине, рассказать о «Фаренгейте» и пожаловаться, что я его запрещаю. Она меня терпеть не может и точно выдаст разрешение на работу над постановкой». Так появлялся еще один уникальный спектакль.
— Тема связи между художником и властью – одна из вечных. Для меня символом таких отношений стала одна из фотографий с актером Олегом Ефремовым, где ему вручает какую-то награду Леонид Брежнев. Ефремов на снимке – необыкновенно свободный. А Брежнев стоит рядом с заискивающим видом. Руководство обожает заигрывать с художниками, а тем более если есть возможность прикоснуться к необыкновенно притягательному миру театра. Прикосновения власти страшны. И если тебя власть поддерживает, значит, ты пустоват. И сладковат. Хотя был период, когда мы защищали Белый дом во время путча, и там было все равно, кто с тобой находится по одну сторону баррикад.
ВРЕМЯ СДЕЛАЛО ВЫДОХ
— В конце 90-х годов у меня было ощущение расползания, какого-то распада. И, видимо, не у меня одной. Но я всех убеждала: эти чувства связаны с концом века. Время делает выдох. Но скоро наступит новый век, и тогда оно сделает вдох. Я очень ждала серебряного века в начале второго тысячелетия. Читала вновь появлявшиеся пьесы. Но из всего этого месива всего лишь у трех-четырех человек можно было встретить живой диалог. Были талантливые зарисовки, куски, которые уходили в никуда. Много спекуляций на свободе слова. Это все списывается на авангардизм, но мы это все уже проходили 40 лет назад и совсем иначе. Сейчас все происходит на каком-то поверхностном уровне. И вот это поверхностное поскакивание очень огорчительно. Единственная пьеса, которая мне понравилась, – «Убийца» Молчанова. Что касается творчества «Театр.doc» – там есть гражданская позиция, но пока нет художественного поиска.
— У меня была хорошая школа, хотя Товстоногов и не тратил много времени на обучение своих студентов. Я не верю словам, а только поступкам. А любой анализ пьесы основан на поступках героев. Возьмем, например, образ Кабановой в «Грозе». Я хочу найти хоть один поступок этой женщины, за который ее можно было бы осудить. У нее двое детей, которых она растит без мужа. Как она должна относиться к молодой жене сына, которая ему изменяет?
А ведь этот сын обожает жену. Когда она кричит прилюдно: «Я тебе изменяла», в ремарке обозначено: «Тихон пытается ее обнять». Не ударить, не заткнуть рот.
Для Тихона главное – неразделенная любовь. В дом входит юная жена, которая не любит мужа. Замечательно к нему относится, но не любит. Попробуйте представить мать, которая это видит, чувствует. И ее это мучает. Она умна. Мать отправляет Тихона в Москву, чтобы он передохнул немного.
Со стороны Катерины эта измена – дикая подлянка. Мало того что предала, так еще и призналась прилюдно, опозорила семью. Причем после ее исповеди ей велели из дома не выходить. Но она ушла. Значит, ее не привязывали к кровати, не запирали. Нет поступка, за который я могла бы осудить Кабанову. Я ее очень хорошо чувствую. Так же как и Дикого, еще одного героя «Грозы». По сути, такими будут потом персонажи Достоевского. Именно в его уста вкладывается монолог о грозе. И он удивляется, что кто-то хочет поставить громоотводы: «Гроза – это гнев божий. Она дается нам в напоминание. А ты хочешь от нее шестами обороняться». Дикой – богоборец. Так же как и герои Достоевского, он хочет ежесекундно ощущать себя человеком. И для этого кается. А чтобы покаяться, он грешит. И вопрошает Бога: «За что ты вложил в меня такую душу?».
РАСШИРЕНИЕ КОНУСА
— Я работаю в театре юного зрителя. Но я не делю спектакли на детские и взрослые. Впрочем, есть те, что идут рано утром. Но остальные уходят корнями в большую литературу. И именно в таком виде мы и представляем их зрителям.
Главный принцип, которого я придерживаюсь в работе, – «конусность» искусства. Особенно это касается театра. Туда приходят разные люди. От шофера такси (помню, как-то попросила «шашечки» подвезти до театра, так мне водитель после долгой паузы сказал: «Да, я тоже как-то раз в концерт ходил») до академика Сахарова. На сцене должно что-то такое происходить, что будет держать и того и другого. Чтобы водитель такси не встал и не пошел пиво пить. Твоя обязанность – расширение «конуса». Чтобы на сцене было максимально возможное количество образов, ассоциаций, соображений об устройстве мира, художественных задач. Их количество должно расширяться, насколько тебя хватает. Иногда ты оказываешься в этом смысле «беднее» зрителя, и тогда он перестает ходить. Но если ты «богаче» – то хватит абсолютно всем. Моя личная гордость, когда на моем «Собачьем сердце» сидел академик Сахаров со своим 11-летним внуком. И каждый получал от постановки что-то свое.
Наталья МАШЕГОВА
"Наш Красноярский край", 04.07.11
разработка ПО сайта
