Детское время
22 марта 2012
Пойдёт ли подросток в театр добровольно, а не потому, что Мариванна заставляет? Должен ли спектакль объяснять детям, что такое хорошо, а что такое плохо? Зачем нужен вербатимный театр и, наконец, куда катится колобок? Все эти вопросы Premium задал новому главному режиссёру красноярского ТЮЗа Роману Феодори.
- Роман, в вашем спектакле «Наташина мечта» герои матерятся – что бы вы ответили возмущённым родителям, которые говорят: «Нельзя, чтобы дети это слушали»?
- Я бы не стал разговаривать с такими родителями. (Смеётся.) А вообще с матом в театре та же история, что и с наготой. Мой педагог Тростянецкий рассказывал про фестиваль, где он посмотрел спектакль о концлагере. Там фашисты заставили еврейских женщин показывать им представление на Новый год. И во время этого представления один из немцев сорвал с женщины одежду, и актриса вот так, голая, стояла перед зрителями. В зале была гробовая тишина. А на следующий день мой педагог смотрел голландский спектакль, в котором молодой человек снимал с себя маечку, потом брючки, трусики и такой красивый голый оставался. В зале тоже было тихо, только щелчки фотоаппаратов было слышно. И Тростянецкий сказал, что если бы на спектакле про концлагерь в момент обнажения хотя бы одна скотина щелкнута камерой, то этот человек тут же получил бы в лицо. Поэтому вопрос наготы в театре не стоит: если без нее невозможно обойтись, то она нужна. То же и с матом.
- То есть мат – это такой художественный приём?
- Это такой способ достоверности. Я в детстве всегда смеялся, когда в фильме бегут солдаты на войне, одному отрывает ногу, и он говорит: «Господи, что же это!» Потому что я приблизительно знаю, какие слова говорятся в этот момент на самом деле.
- А как вы относитесь к позиции «театр должен учить хорошему, нельзя гадости на сцене показывать»?
- Я очень люблю фразу Лоевского: дети, приходя в этот мир, получают его от нас по наследству. В нём они сразу сталкиваются с вопросами, и ни на один нет готового ответа. Точно так же театр не должен ничему учить и давать готовые ответы. Его задача – ставить вопросы, побуждать к размышлению, помогать ребёнку выстраивать свою собственную жизненную позицию. А когда в театре говорят «белочка с зайчиком хорошие, а лисичка плохая – давайте её поругаем»... Я в детстве всегда в такие моменты думал, что надо мной издеваются.
- Перед ребёнком какого возраста можно ставить серьёзные вопросы?
- Лет с пяти. Для детей помладше есть театр, который так и называется - «с нуля до пяти», где с детьми в основном играют; там интерактив, везде младенцы ползают, тут же все вместе замесили тесто и испекли пирожки, волны какие-нибудь изобразили, придумали сказку – вот он такой, этот театр. А с пяти лет можно уже спокойно задавать вопросы. Мы обязательно будем и тем, и другим заниматься – следующий сезон назвали «Большой сезон детской драматургии», там как раз упор будет на зрителя до 12 лет. Есть такая пьеса - «У ковчега в восемь». Она о трёх пингвинах, которые всё спорили – есть ли Бог. И тут прилетает голубка – мол, ребята, жесть: Бог решил всех утопить. Есть билеты на ковчег, но только два. Ну и дальше разворачивается история, но она не про пингвинов и дружбу на самом деле – она о том, кто такой Бог, где он, существует он вообще или нет. И вот однажды приезжаю я на Сахалин, а у меня там брат и маленькая племянница. Ей запрещают лазить в буфет с конфетами, говорят: полезешь туда – Боженька увидит. И дали ей крестик. Что девочка сделала: сорвала крестик, смыла в унитаз, чтобы Боженька не увидел, и полезла в буфет. И тут я понял, что для этого ребёнка самое время пойти на спектакль «У ковчега в восемь» - вместе с родителями. А после поговорить и о крестике, и о Боге.
- Да, это не зайчик и лисичка...
- А театр успевает реагировать на то, что дети изменились?
- Конечно. Театр – очень живое существо, он на всё реагирует, ежесекундно. Спектакль, который поставили восемь лет назад, не может каждый год играться одинаково. Он даже не может каждый раз играться одинаково, понимаете? Всё важно: какое настроение, какое время года, что происходит в стране; у кого-то заболел желудок, кто-то перепил вчера, кто-то опаздывает на свидание, разрушились башни-близнецы – всё, что происходит, находит отражение в спектакле. Мне кажется, в этом и есть особенность театра: это уникальная вещь, которая происходит только здесь и сейчас, конкретно для тебя. Вот поэтому театр и пережил появление радио и телевидения, и Интернет переживёт.
- Каким должен быть театр, чтобы ребёнок оторвался от Интернета и пришёл к вам?
- Интересным, а интересен человеку, в первую очередь, он сам. Неважно, что я смотрю: детскую сказку, пластический спектакль, оперу балет, Пину Бауш – если театр при этом не говорит обо мне, о том, какие процессы во мне происходят – то такой театр не нужен. Это и к детям относится. Януш Корчак сказал такую вещь: нет детей, есть люди. И не надо пытаться разговаривать с детьми, как с детьми, - разговаривайте с людьми.
- О чём вы стараетесь говорить с детьми на своих спектаклях – есть какие-то темы, которые им особенно важны сейчас?
- Трудно ответить, тут нужна большая исследовательская работа. Скоро мы как раз с этой целью запускаем эксперимент, которого не было ещё в Красноярске, - вербатимный проект под названием «Подросток с правого берега».
- Вербатимный – это что значит?
- Значит: документальный, дословный. Хотим описать один день подростка: как он просыпается, куда идёт, что видит, с кем проводит время, в кого влюблён, что его волнует, о чём он просто трындит, кто его друзья, чем он занимается вечером, что пьёт или курит... Чтобы получить этот материал, артисты на несколько дней «пойдут в народ» - будут знакомиться с подростками и записывать всё, что эти ребята говорят. Предварительно планируем провести тренинг с труппой, для этого приедет Саша Денисова – один из лучших драматургов-документалистов. В итоге у нас должен получиться такой спектакль-зеркало, в котором не будет ни одного придуманного слова.
- Вы хотите сделать спектакль без литературной основы – а вообще для детей и подростков много пишется пьес, вам хватает материала?
- Материала хватает – и классики, и современной драмы. Другое дело, что в наше время сложно для детей писать, потому что в русском театре сложилось отношение к детским спектаклям как к чему-то второсортному. Они делаются на остатки от взрослых, «серьёзных» спектаклей. А на самом деле детский спектакль требует больших затрат, и не только материальных, а физических и душевных. Вряд ли ребёнок поверит тому, чему верит взрослый зритель, - дети ведь чувствуют фальшь. Я очень люблю наблюдать, как в детских спектаклях выходит артист и имитирует общение с залом. Зал пытается отвечать, а ему не нужны эти ответы – он имитирует: «Здравствуйте, детки, а как вы думаете, а-а-а, всё понятно, а вот я вам расскажу...» И всё, потеряно внимание, и зрители эти потеряны навсегда.
- Чем планируете завершить этот сезон помимо вербатимного проекта?
- Алексей Крикливый, главный режиссёр театра «Глобус», выпускает у нас вторую часть трилогии под условным названием «Наглядная переделка человека». Первой частью был «Фаренгейт-шоу», а второй станет ни много, ни мало – «Заводной апельсин». Премьера в начале апреля.
- А в следующем сезоне будут глобальные перемены?
- Вы упомянули неадаптированную сказку и прозу – это как?
- Имеются в виду не адаптированные для театра тексты. Ну вот, например, элементарное: написано «катится колобок». Актёры и режиссёр собираются и начинают «глючить»: куда он катится, что это за колобок, где он, как это сделать увлекательно, а главное – так, чтобы не ты один понимал, что это колобок и что он катится. Понимаете, абсолютно всё должно быть игрой и всё должно быть весело. Надо забыть про театральные будни, потому что не может быть в этой профессии ничего скучного. А если становится хоть немножко скучно – значит, мы куда-то не туда пошли.
Александра ОЯБЕРЬ
Журнал «Premium» №3, 2012
разработка ПО сайта
