«Чувство тоски я всегда испытываю по своей профессии»
12 января 2017
Актера Савву Ревича в театре называют «артистом инородным» (звучит почти как «народный»). Любимец зрителей, в труппе он занимает обособленное положение. Кажется, что Савва Ревич успел прожить несколько жизней. Родился в Абакане, работал в театрах Комсомольска-на-Амуре, Кинешмы, Вышнего Волочка, эмигрировал в 1990-е в Америку, сменил там с десяток профессий, неожиданно для всех — и главное для самого себя — вернулся на родину и осел в Красноярске. Что отмечают многие, глядя на этого артиста в главных ролях или ролях второго плана (а для Ревича между ними нет разницы, он из любой роли делает главную), — он всегда притягивает внимание, уплотняя собой пространство, как малое, так и большое. И дело не только в его фактурности (грубо тесанные черты, сильное, крепкое, будто задубевшее тело, похожее на панцирь), но и в той истории, сложной, противоречивой, которая стоит за его персонажами с их неожиданной ранимостью и болью. Чаще всего это история о несовпадении предназначения человека и уготовленной для него жизнью роли, это история борьбы личности со средой, история о неблагосклонности судьбы и о недюжинных силах, которые не убывают с возрастом.
Об этом одна из лучших ролей Саввы Ревича — Мендель Крик в спектакле Романа Феодори «Биндюжник и Король». Это и король (Лир?), и царь, и воин, и в то же время труженик, крепкий хозяйственник. Этот Крик сродни о’ниловским персонажам. Режиссер Алексей Крикливый однажды сказал, что хотел бы поставить повесть Джеймса Крюса «Тим Талер, или Проданный смех», где роль загадочного барона Треча, т. е. черта, Мефистофеля, сыграл бы Ревич. Савва Ревич действительно подходит на роли сказочных персонажей. Его актерской природе необходим выход характерности, как в Мальволио из «Двенадцатой ночи», как в его Тролле из «Королевы Гвендолин», Дзампано в «Дороге». Когда за кажущимся каменным нутром вдруг обнажается наивно-высокопарная душа и трепет человечности.
Вера СенькинаСавва, вы никогда не думали о том, чтобы перебраться в столицу, в столичные театры?
Савва РевичМеня часто спрашивают друзья, что я делаю в Красноярске, зачем я тут? Не знаю, какие-то внутренние причины удерживают меня: может быть, лень, а может быть, это такая форма внутренней эмиграции. Я прекрасно знаю свой диапазон, свои возможности. Просто одних людей двигают амбиции, и они хотят достичь чего-то большего. А для меня вопрос — будет ли что-то большее, если я уеду в столичные театры. Я этого не знаю, поэтому и не рвусь.
Фото — А. Минаев.
СенькинаУ вас редкое имя. Его значение — старец, мудрец…
РевичЯ из музыкальной семьи. Отец был основателем и первым директором абаканского музыкального училища. Мама преподавала там русский язык и литературу. Я многое взял от мамы: ее крайнюю эмоциональность, возбудимость. Она была очень живой, яркой, открытой личностью. На людях я даже порой стеснялся ее. Папа был, наоборот, очень сдержанным человеком. Эти две полярные стихии во мне тоже каким-то образом соединились. Саввой меня назвали в честь дяди моего папы. Сам я всегда очень стеснялся своего имени.
СенькинаВы родились в Абакане, работали в театрах Сибири, тринадцать лет прожили в Америке. Это как-то повлияло на ваше самоощущение? Может, чувствуете себя таким «человеком мира»?
РевичНе знаю. В Америке у меня все было нормально. Но в какой-то момент я захотел остановиться, сделать шаг назад. В 2005 году я вернулся в Россию, решил загнать себя в угол по ряду внутренних причин. Я вернулся в том числе потому, что хотел играть. Одной лишь профессией актера в Америке не проживешь. И когда я вновь начал работать в театре, мои коллеги очень удивились, сказав мне: «Слушай, Савва, тебя не было тринадцать лет. Тринадцать лет ты не выступал на сцене, а играешь как будто этих лет и не бывало, словно ты и не уходил».
СенькинаЧем занимались в Америке тринадцать лет?
РевичЯ сменил там множество работ. Сортировщиком рекламы работал, массажистом, официантом, сборщиком автомобилей, а также в музыкальной фирме BMG Music и на Wall Street. За эти годы мне посчастливилось встретиться с выдающимися актерами, музыкантами, бизнесменами и политическими деятелями. Среди них Аль Пачино, Роберт Де Ниро, Майкл Джексон, Денни Де Вито, Брюс Спрингстин, Арета Франклин, Дженнифер Лопес, Мерил Стрип, Джордж Буш и многие другие. С Аль Пачино я встречался трижды во время его съемок в Нью-Йорке в фильме «Нужные люди». Съемки как раз проходили на Wall Street. В общении с ним меня удивили его концентрация на роли и колоссальная внутренняя энергия. Перед съемкой одного эпизода он проходил мимо — и меня словно пригвоздило к стене — настолько сильна была его энергетика. Роберт Де Ниро тоже обладает мощным внутренним потенциалом. Его взгляд пронзает насквозь. Это свойства сильных личностей.
СенькинаСавва, помните ли свое первое чувство, когда вернулись обратно?
РевичЯ уехал в 1991 году. Первый раз я прилетел в Россию только через семь лет. У меня были смешанные чувства. Я видел свою страну глазами иностранца. Когда самолет приземлялся, мне бросилось в глаза черное, унылое небо Москвы. Потом — грязь и хмурые лица. Казалось, что все смотрят на меня, всем до меня есть дело… В Нью-Йорке же я приземлился 24 ноября 1991 года. В этот день, как сейчас помню, скончался Фредди Меркьюри, а американцы праздновали День благодарения. На безлюдных нью-йоркских улицах я никого не встретил. Смятые газеты New York Times валялись в урнах. А из меня в тот день будто вынули пробку. Дышалось свободно. Знаете, есть такая аксиома: «Америка все ставит на свои места». Это действительно так. Все внутренние недосказанности, конфликты проявляются там. Америка — это страна без понтов. Там — все по делу и нет времени, чтобы кого-то обманывать.
Фото — А. Минаев.
СенькинаИспытывали чувство ностальгии?
РевичЧувство тоски я всегда испытываю по своей профессии. Знаете, для меня настоящим потрясением стало «SnowShow» Полунина, которое я увидел в Америке. Я испытал чувство сродни метафизическому. Конечно, тема эмиграции вышла для меня на первый план. Какая-то очень простая вещь, лежавшая в основе этого спектакля, разрослась до вселенских масштабов. И понимаете, финал для меня был не просто грустным. Речь шла не о том, как это мило сделано и как славно идет спектакль. Я был абсолютно раздавлен им. На мне будто лопалась кожа. В этом сила искусства.
СенькинаКакие события в жизни повлияли на вас, сформировали личностно и профессионально?
РевичЕсли говорить о личностном переломе, то это, конечно, армия. В восемнадцать лет я уезжал из Красноярска в сборный пункт. 1979 год. Весна. Солнечный яркий день. Долгая посадка на поезд. Перрон забит пьяными людьми. Кто-то играет в карты, кто-то бьет кому-то морду. Что творилось в поезде, уже рассказывать не буду. Все три полки в плацкартном вагоне были заняты. Я забился в угол, уставившись в окно. Мелькали столбы. Я слышал стук колес, пьяные песни, крики дерущихся в тамбуре. В тот момент я понял, и отчетливо это помню, что мне жизненно необходимо надеть маску, чтобы вынести все это и не сломаться. Мне хватило пятнадцати минут. Вдруг что-то щелкнуло, и я словно вошел в роль, стал другим. В эту минуту кто-то позвал меня к столу, я лихо спрыгнул с полки, подсел к компании и сказал: «Ну, наливай!» Маска жесткости, собранности, сдержанности приросла ко мне. Лишь на втором курсе театрального института она наконец спала, я начал различать полутона. До сих пор благодарен своему педагогу, который увидел во мне, юнце, только вернувшемся из армии, мало знавшем про Чехова и про «Вишневый сад», совсем другого человека.
СенькинаА кто был вашим педагогом?
РевичУ меня было два педагога. Первый — Генрих Сергеевич Оганесян, ученик Завадского, он стажировался у Товстоногова. Оганесян — представитель так называемого психологического театра. Он привил нам чувство правды, вкус к чтению. Он был очень требовательным и уберегал учеников от халтуры. Вторым моим педагогом стал Михаил Александрович Коган — представитель щукинской, вахтанговской школы. Он вселял в нас дух легкости, импровизации, игры. Две эти школы, как два потока, влились в меня.
СенькинаА все-таки что вам ближе — эксцентрика, броскость формы или детальное погружение в психологию персонажа? И какие темы вы бы назвали своими?
РевичЭто для меня одна природа, две стороны одного целого. Смотрите, сегодня режиссеры новой волны, за редким исключением, пытаются бороться с постсоветским или советским театром. Я их понимаю: бытовщина им надоела. Но для них эта борьба — самоцель. Мне же хочется им возразить: «Ребята, почему вы так боитесь внутренних проживаний, почему вы так не доверяете им?» Любая форма, любая условность все равно должна проходить через проводника — актера. Если актер не подкрепляет условную форму внутренним содержанием (его же никто не отменял!), то она будет смотреться так же скучно, по-бытовому. Я не против западных влияний. Я западный театр прекрасно видел сам. Но есть еще такое понятие, как менталитет. Его так просто не изменить. Почему, например, мюзиклы не приживаются на нашей сцене? Потому что мюзиклы — это другая система измерений, иной вид искусства, иной способ существования. Не нужно стесняться своего менталитета. Российским актерам удаются сцены страданий, но передать, например, радости итальянского театра им мешает натужность. Какой бы режиссер, например, ни работал с Евгением Мироновым, я не поверю в то, что он настолько гибок изнутри, что может подстроиться под любой почерк иностранного режиссера.
Я актер синтетического театра. Моей природе присущ ярко выраженный темперамент, или, говоря вашими словами, «эксцентрика», которая не обходится без детального погружения в психологию персонажа. 
СенькинаВы работали с разными постановщиками, удалось ли вам найти своего режиссера?
РевичКонечно, любому актеру хочется найти режиссера, который бы исповедовал ту же театральную веру, был движим той же внутренней энергией. Мне сложно ответить на ваш вопрос. Видимо, время мое ушло. И нет такого режиссера. Может, я просто одиночка. Хотя, я думаю, эти люди все-таки где-то есть. Мне интересно, что делает Тимур Насиров. Мы вместе с ним выпустили три спектакля. Мне нравится способ мышления Антона Маликова.Когда у нас в Красноярском ТЮЗе была очередная лаборатория «Киновешалка» по сценариям известных фильмов, он представил эскиз «Конформиста» Бертолуччи. Эта работа показалась мне очень любопытной своей лаконичностью, дерзостью и вкусом. Я бы с удовольствием встретился с ним в работе. Считаю, что Алексей Крикливый — один из немногих режиссеров, который вдумчиво копает вглубь, не спешит в работе, пытается добраться до сути вещей. У него исследовательский склад ума. В нашем «Заводном апельсине» это все соединилось. К сожалению, этот спектакль давно не идет.
С. Ревич (Ришелье). «Д'Артаньян».
Фото — Ж. Ершова.
Работа актера вообще заключается в том, чтобы наиболее точно и ясно передать мысль режиссера и мысль автора. Часто приходится работать с режиссерами, которые не близки мне, но я всегда стараюсь понять, куда человек меня ведет. Актера должно постоянно что-то мучить, внутри постоянно должно быть какое-то беспокойство. Эта энергия и дает возможность творить. Я вижу, что происходит сейчас в большинстве вузов: в них берут смазливых молодых людей. В девяноста процентах нет жизни, они — модели. А есть актеры по призванию. Их видно сразу. В мое время была планка, до которой надо было дорасти. Сегодня, на мой взгляд, преобладает посредственное отношение к профессии.
СенькинаОдна из ваших последних ролей — Мендель Крик в спектакле Романа Феодори. Нашли ли вы что-то близкое себе в этом персонаже? Какие сложности возникли во время репетиций?
РевичСложность заключалась в том, чтобы соединить бабелевский материал с достаточно условной формой спектакля. Мне близка неоднозначность этого персонажа, его глубина, многогранность и трагедийность.
СенькинаА среди сыгранных какие роли любимые?
РевичНа ум приходят роли, сыгранные в разное время: Бежар-Журден по пьесе М. Булгакова «Полоумный Журден», Леандр по пьесе Ж. Реньяра «Рассеянный», Тролль в «Королеве Гвендолин» Х. Дарзи, Артур в пьесе С. Мрожека «Танго».
СенькинаПомните свою первую роль? Или спрошу иначе: ту роль, с которой для вас начался театр и вы почувствовали себя свободно на сцене?
РевичДа, Шишок по одноименной сказке Александра Александрова в театре города Комсомольск-на-Амуре. Именно с этой роли для меня начался театр и я почувствовал настоящую свободу на сцене. Помню, в 1989 году с этим спектаклем мы поехали в Финляндию. Я вышел на сцену, и действие началось. Произношу первую реплику, что-то вроде: «Представьте себе, средняя полоса России. Пять часов утра…» И вдруг слышу, кто-то тихо переводит меня на английский. Тотчас понимаю, что весь мой текст будет дан в синхронном переводе. Я моментально перестраиваюсь: замедляю ритм, делаю речь подробнее, как будто размышляю на ходу… В этот момент я почувствовал небывалую легкость. «Утренний весенний дождь», — продолжил я свой текст, подошел к одному из свободных стульев и начал тихо барабанить пальцами по его деревянной крышке. И вдруг произошло что-то фантастическое: я посмотрел на зрителей и увидел, что они потихоньку присоединяются ко мне и тоже начинают барабанить пальцами по своим стульям. Сто человек создали в один миг настоящий весенний ливень. Из ничего вдруг возникла атмосфера. Я видел сияющие лица зрителей. И это было настоящее театральное счастье.
«Петербургский театральный журнал»-блог, В. Сенькина, 12.01.2017
разработка ПО сайта
